Каждый рассвет ко мне приходит гостья. Я всегда знаю, как пройдёт наша встреча. Каждую ночь хочу укусить её, сжать зубы и держать долго, очень долго. Пока последняя капля крови не упадёт под корни дуба, где я живу.

Никогда так не делаю. И каждый рассвет происходит одно и то же.

Моя гостья, птица-змеелов, прилетает. Долго парит надо мной в небе — далёкий силуэт, как будто ладони, разведённые в стороны. Садится на толстую ветку дуба. Замирает на какое-то время. Я гляжу на неё снизу вверх, из дремучей травы, которая пахнет летом. Смотришь прямо — видишь круглолицую птицу. Если же глядишь в сторону, а на птицу — только уголком глаза, то видно, что на самом деле это человек, как и я.

Говорят, у птицы прекрасный голос, похожий на флейту. Не слышу ни звука, но всё тело откликается на её песню.

Мы обе знаем, что будет дальше.

Я пробовала по-разному. Замереть, ползти изо всех сил, забиться под корни, сдаться на милость охотницы. Что бы я ни делала, это не помогает. Она всегда меня находит. Всё заканчивается одинаково — мы летим.

Если бы речь шла про обычную змею и птицу, первый же полёт стал бы для меня последним. Я умерла бы только раз, успев напоследок насытить своей плотью пернатую хищницу. Это было бы лучше всего.

Она хватает меня — бережно, но уверенно. Когти смыкаются вокруг моего тела — белого и гибкого. Сильный взмах крыльями, набираем высоту — и вот я уже смотрю вниз, как те, для кого небо роднее земли. Никогда не могу сдержать любопытства и восторга от того, что вижу. Поля и леса проплывают подо мной, внутри себя я смеюсь — и знаю: птица тоже смеётся.

Снижаемся. Вижу светлую точку на земле, которая, приближаясь, превращается в человека в белом колпаке. Меня передают ему в руки, он ловко бросает меня в мешок. Там душно и пыльно, холщовая темница качается в такт шагам, меня подташнивает.

Развязывают мешок на кухне. Сначала мне перерезают сухожилия, затем ломают хребет. Моют моё тело, обжаривают в масле. Кожа становится прозрачной, каждая чешуйка вспыхивает разноцветными огнями, как радугой.

Меня кладут на серебряное блюдо и закрывают крышкой. Через несколько минут я снова вижу одно и то же седобородое лицо, золотая корона на голове.

Король съедает меня до последней крошки. Начинает понимать язык зверей, птиц, насекомых.

Всем есть дело до моего тела. Больше всего мне больно, что птица каждый раз соглашается прилететь. Не потому, что её когти ранят, — нет: она всегда обхватывает меня бережно. Но в ней больше всех моей смерти.

Я просыпаюсь ближе к закату — снова и каждый вечер. Впереди ночь, и всё, что я могу, — думать, как было бы здорово впиться в запястье охотницы зубами и не отпускать, пока последняя капля крови не вытечет к корням дуба.

Однажды я подумала: что будет делать моя птица, если я уйду ночью, задолго до рассвета? Смогу ли я без неё, а она без меня?

Ответ для меня очевиден.