— Мерген, ты в курсе, что у Танай ты в любимчиках? — намеренно глядя в сторону спрашиваю я.

Мне страшновато смотреть на Мергена, особенно в его глаза с насмешливым пиритовым блеском. Я плохо помню его в детстве, хотя мы как-никак родственники, я двоюродная внучка Танай, а он её родной внук.

— Ты разве не знаешь, Рада, что у нас не принято старших в семье по имени называть, у тебя мать алтайка, неужели не объяснила? Смотри, бабушку по матери называют таайнэ, ударение всегда в конце, — тоном эксперта по всем вопросам отвечает Мерген.

С того нашего разговора ровно год прошёл, я возвращаюсь навестить Танай. Только зашла во двор и дай думаю загляну к ней в аил. Низкая дверь совсем рассохлась, а в остальном ничего не поменялось, всё также уютно и темно, всё те же запахи с примесью можжевельника-арчина, Танай часто ходит с дымящейся веточкой, размахивает ей, что-то приговаривает.

Сажусь на топчан возле щелистой двери, прислушиваюсь к вечерним шорохам во дворе. Вот старый Кучум завозился у будки, ворчит на кого-то, машина проехала, сонный кузнечик зашелестел негромко, может к теплу, хотя какое тепло, сентябрь за половину перевалил. Закрываю глаза, хочу занырнуть в полусон, любимое моё состояние в гостях у Танай.

Сладко ждать, когда она меня обнаружит, зайдёт в аил по какому-то делу, а тут я, приехала. «Зачем тут сидишь, пойдём в дом, боорсоков нажарим, талкан тебе приготовлю, пойдём скорее, Раду». Она меня всегда Раду называет, на алтайский манер.

Талкан и правда у неё самый лучший. Ячмень нужно правильно измельчить, для чего имеется особая камнетёрка, чтобы потом на сухой сковороде всё тщательно и долго прожаривать. Правильно перемолотый ячмень в пиалку потом насыплешь, кипящей смесью солёного чая напополам с жирным молоком зальёшь и сидишь любуешься как талкан с чаем спорить начинают, правда тот быстро сдаётся, мягчеет, маслянистые пузырики от удовольствия пускает.

Калитка охнула, кто-то зашёл, Кучум молчит, значит это Танай, сейчас сюрприз будет. Сижу тихо в аиле, свет не зажигаю, жду, когда она в дом зайдёт или сюда заглянет. Пока зима не настанет у неё аил вместо летней кухни, а если праздник какой, например её любимые внуки приезжают, то она в аиле разведёт огонь, проведёт обряд, хотя осенью редко кто Танай навещает, вот удивления-то будет.

В этом аиле всё старомодно, свет попадает внутрь только через распахнутый под самой верхушкой крыши дымоход, продолговатый как конский глаз. Очаг посередине открытый, камнями обложен, таган на треноге. Сейчас аилы иначе строят, делают окна в потолке и по стенам, печку ставят, но мне всегда нравилась здесь эта темнота, особенно когда небо звёздное, в дымоход обязательно какая-нибудь звезда заглянет, и не одна. Ложусь как в детстве на мягкую овчину, смотрю в небо через глаз дымохода и забываю про всё плохое.

Раньше Танай любила в аиле разные сказки рассказывать, особенно мне нравилось про звёзды.

— Вон погляди на Уч-Мыйгак. Среди высоких гор жил охотник Когютей-Мерген. В те времена запрещалось весной и летом охотиться, зверь в это время потомство своё вынашивает, выкармливает, но забыл об этом охотник, когда увидал трёх быстрых маралух. Погнался за ними, девять раз землю обернул, не догнал. Маралухи с края земли на край неба запрыгнули и по звёздам от него убегают. Прицелился он и прострелил одну маралуху, выпал у неё из живота бозу-телёнок. Увидел всё это хозяин неба и так сильно рассердился на охотника, что запретил ему на землю возвращаться, превратил его в созвездие. Три маралухи с маленьким бозу-телёнком тоже неразлучными звёздами стали.

— Тоже мне наказание — в звёзды превратить. В планетарии нам другую историю рассказывали про Орион, а дальше-то что было?

На самом деле Танай по-разному рассказывала: то у неё Когютей-Мерген свой народ от страшного голода спасал, поэтому в маралуху стрелял, то наоборот мудрую жену свою не послушался, пошёл на охоту в неурочное время.

Как я не заметила, что дверь в аиле приоткрылась, зашла Танай и стоит ко мне спиной в центре у тёмного очага. Мне хочется вскочить, быстро включить свет, услышать её мягкий удивлённый возглас, но что-то гипнотическое повисает в воздухе, останавливает меня и заставляет зарываться глубже в овчину, пропахшую бараньим жиром. Танай не видит меня, не знает, что я здесь. Она замерла и издаёт странно-гортанные звуки похожие на клёкот ворона вдали, или на вьюгу, пойманную в длинные кедровые иголки. Мне делается не по себе, любопытство смешивается со страхом — может, права была моя сестрица, что бабушка наша таки тронулась умом.

Я в напряжении вглядываюсь в её невысокий силуэт и жду, что будет происходить дальше. Веточка можжевельника-арчина медленно гаснет у неё в руке, а белёсый дымок пританцовывая поднимается вверх к дымоходу, над которым поблёскивает звезда. Я едва дышу и уже десять раз пожалела, что решила устроить ей этот сюрприз со своим приездом. Гортанный гул то стихает, то снова нарастает и неожиданно переходит в песню. Никогда не знала, что Танай умеет так петь — высоко, сложно, протяжно.

Но почему мне кажется, что я слышу несколько голосов, они перекликаются, делаются всё глубже и становятся похожи на целый хор. К горлу подступает слюна, но боюсь сглотнуть. Мои глаза давно привыкли к темноте, и я отчётливо вижу, что никого кроме Танай здесь больше нет, но голоса откуда-то всё равно звучат, а она, раскачиваясь, медленно отводит руки в стороны, как парящая над землёй птица. В одной руке у неё дотлевающая веточка священного арчина, а в другой поблёскивает круглое треснутое зеркальце, хотя нет, это же лупа, с её-то зрением нужная вещь, всё время носит при себе.

Голоса вокруг неё, кажется, нарастают, только теперь вместо далёкой голубой звезды в дымоходе я вижу всё шире раскрывающуюся бездну неба.

Мне было лет десять, когда однажды мы с отцом попали в планетарий. Когда там погас свет и на потолке начали загораться звёзды, между ними протягивались тонкие линии, изображающие фигуры созвездий, в этот момент от восторга я перестала ощущать себя. Это было одно сплошное бездонное озеро куда я занырнула с головой и исчезла.

Но сейчас у меня нет объяснений как прямо на моих глазах маленький ветхий аил с закопчённым потолком превратился в гигантский телескоп и через него просматриваются планеты и созвездия, и они не соединяются тонким пунктиром, а оживают объёмными движущимися фигурами, изогнувшимися в прыжке гибкими маралухами в которых прицеливается ловкий охотник, а вокруг него сверкают золотые пуговицы галактик и семь бессмертных каанов совершают свой обход вокруг ослепительной коновязи. Дымоход снова сужается, возвращаясь на своё привычное место, наступает тишина. Я наконец сглатываю слюну. Треснутая лупа больше не поблёскивает в руках бабушки Танай.

— Раду, вставай. Ты зачем тут улеглась? Почему не сказала старой Танай, что ты приехала? Пойдем-ка, горячий талкан тебе сделаю. Сегодня ночь холодная будет. Видишь звёзд сколько высыпало?

Я не успеваю ничего сообразить и молча иду за Танай в дом.