Артём выжимал все соки из чихающего мотора своей старенькой «ауди». Мастерски лавируя между брошенных машин и груд покрышек, он напряжённо всматривался в пугающую темноту опустевших улиц. Он не мог опоздать, только не сегодня!

Тяжёлые капли дождя барабанили по крыше, сливаясь в протяжный гул. Тягучие струи заливали лобовое стекло, сводя на нет усердную работу трудяг-стеклоочистителей. Уличное освещение не работало, его уже просто не включали, а вот светофоры исправно подмигивали разноцветными глазами, да и светящиеся окна квартир манили теплотой и уютом.

Пустота. На улицах совсем никого. Наверное, люди уже прильнули к экранам своих телевизоров. В кругу семьи и друзей они стараются насладиться друг другом, наговориться, налюбоваться... А вот Артём за свои тридцать лет так и не встретил того, с кем стоило бы провести этот вечер, но, может, оно и к лучшему.

Пролетев на красный несколько перекрёстков, он наконец-то выехал на площадь перед центральным концертным залом. Хаотично припаркованные машины — от элитных иномарок до стареньких «жигулей» — занимали всё свободное пространство, местами взгромоздившись даже на раскисшие газоны. Пробравшись максимально близко к гранитной лестнице главного входа, Артём заглушил машину и несколько долгих секунд просидел абсолютно неподвижно. Он словно прощался со старым другом, взять которого с собой он уже не мог. Наконец руки соскользнули с потёртого руля, он схватил кейс со скрипкой и рванул по скользким ступеням вверх.

Швейцара у дверей не оказалось — впрочем, как и обычно бдительной охраны. В фойе царил хаос. Чьи-то оставленные вещи, разбросанные афиши, программки и ещё какие-то бумажки создавали впечатление, что тут недавно завершился принципиальный футбольный матч. Не обошлось и без вандалов: опустошённый торговый автомат, зачем-то поставленный в лучшем концертном зале страны, валялся на боку, жалобно моргая повреждёнными лампами.

Артём в несколько прыжков взлетел на второй этаж, чуть не споткнувшись о старика-осветителя, расположившегося прямо на ступеньках с бутылкой дорогого коньяка.

— А... Артём, — весело промурлыкал заплетающимся языком старик, — мож-жет, пос-сидишь? С-со мной? А то и поговор-рить не с-с кем...

— Степаныч, идите в зал, ко всем! — бросил ему Артём, рывком распахивая дверь в комнату отдыха оркестра.

Музыканты уже вышли на сцену. Только дирижёр Иннокентий Давидович развалился у окна в кресле, обитом зелёным бархатом. Этот щуплый пожилой мужчина, обычно энергичный и весёлый, сейчас был растрёпан и хмур. Бабочка болталась на воротнике расстёгнутой сорочки, жидкие седые волосы взъерошены. Он, казалось, не мигая смотрел на длинные струи воды, стекающие по запотевшему оконному стеклу.

— Артём, голубчик, — пробормотал он в кривой попытке улыбнуться. — А я, признаться, думал, ко всем нынешним напастям, и вы меня бросили...

— Простите, мчал как мог! — затараторил Артём, сбрасывая мокрую одежду. — Минута, и я готов.

— Знаете, у нас ведь меньше половины состава пришло. Семьи, видите ли, у них! У меня тоже семья! Но я же здесь!

— Иннокентий Давидович, ваша семья ведь в Израиле. Вы бы никак не успели. — Артём взглянул на дирижёра с лёгким укором. — Но даже если попытались, вас бы никто не осудил. Время сейчас такое.

— Люди доверили нам грандиозную миссию! Играть в этот день! Трансляция по всем каналам, на весь мир! — Дирижёр оживился, старательно приводя себя в порядок. Хотя уныние с морщинистого сухого лица не сошло.

Артём по-армейски быстро облачился в заранее заготовленный фрак, бережно извлёк из футляра скрипку со смычком и наспех причесался. Мимолетный взгляд в большое зеркало, наудачу подмигнул отражению — такая у него традиция перед каждым выступлением.

— Ну-с, вперёд! — нарочито бодро заявил дирижёр, беря скрипача под руку.

То, что творилось в зале, было даже не аншлагом, слов, кроме как вакханалия, на ум не приходило. Зрители сидели, стояли, полулежали и даже свисали с балконов. Люди расположились везде, где только могли: в проходах, у сцены и в оркестровой яме. Мужчины и женщины, молодые и старые, богатые и бедные — все, кто пожелал, сегодня собрались тут. Эта разномастная публика говорила, всхлипывала, чихала и кашляла, заглушая разыгрывающихся на сцене музыкантов.

Взгляды абсолютно всех приковал прозрачный купол, венчавший концертный зал. Там, в небе, расцветало нечто невероятное. Дождь практически прекратился, а тяжёлые тёмные тучи окрасились в оранжевый цвет, словно кто-то подсвечивал их сверху.

— У нас на концерте будет лучшая в мире иллюминация! — Артём подмигнул дирижёру и занял своё место.

Руководитель оркестра, жестом призвав музыкантов к тишине, вышел к краю сцены и взял микрофон. Ему предстояло сыграть роль конферансье.

— Дамы и господа! — начал он чересчур, на взгляд Артёма, официально, но тут же сменил тон: — Друзья! Я благодарю вас, что в эту знаменательную ночь вы с нами. Я уверен, это не конец, а только лишь начало! Начало чего-то более совершенного!

Зал стих, временно переместив взгляды на щуплого человека на сцене. Иннокентий Давидович с плохо скрываемым волнением взглянул вверх, где тучи уже побагровели, и тихо продолжил:

— Я думаю, музыка вечна. Она не подвластна ни времени, ни войнам, ни катаклизмам. Сегодняшний концерт транслируется на весь мир, а запись его ведётся на хорошо защищённые носители. Так давайте передадим нашу любовь к великому тем, кто будет после нас!

Он решительно повернулся к оркестру и взмахнул палочкой. Тихо зазвучал рояль, заставляя стихнуть последние всхлипы в зале. Музыка лилась подобно ручью, успокаивая встревоженных зрителей.

Прорвав тучи, небо расчертили первые падающие звёзды. Огненные шары устремились к неспящей этой ночью Земле.

К роялю присоединилась виолончель, развивая музыкальное повествование. Где-то недалеко гулко ухнуло, яркие зарницы осветили небосвод — звёзды достигали земли.

Артём приложил скрипку к плечу и вступил. Он играл как никогда яростно и нежно. Смычок в его руке выписывал замысловатые пируэты, завлекая зрителей не меньше небесного представления.

В клочья разметав тучи, небосвод заполнил исполинский огненный астероид. Он неумолимо мчался к поверхности, с каждой секундой приближая неизбежное. А музыка всё лилась. Словно насмешка над самой смертью, она продолжала звучать в замершем зале, унося с собой в вечность любовь преданных слушателей.