В смысле я плачу? Это непроизвольно. Впереди ничего не вижу, даже страх пропал. Я потеряла точку опоры. Щелчок карабина, несколько рывков — и купол парашюта раскрыт. Не успеваю сообразить — как уже я парю в потоке новизны.

За тридцать минут перед этим. Тщательно зашнуровываю ботинки. Обычно так не делаю, завязываю кое-как, небрежно. А сейчас как солдат перед парадом, подтягиваю каждый миллиметр. Нам взлетать на девятьсот метров над землей, а потом падать вниз.

Возбуждённые голоса стихают, подошёл инструктор: «Вы всё хорошо запомнили? Как только видите приближение почвы, группируетесь, как вас учили, чтобы коснуться всей стопой земли. После приземления парашют за стропы подтягиваем, купол гасим». Мы смиренно заходим в пасть самолёта цвета выгоревшей травы.

— Первый на выход!

Все в напряжённых позах, только шнурки на угрюмых берцах вздрагивают. Мне нестерпимо нужно оказаться сейчас на земле. Ощущать под ногами плотность. Многое обдумать. Лучше вообще не думать. Замереть, прислушиваясь к щёлканью птиц в черёмухе. В полудреме смотреть, как выстраиваются в послушный ряд парашютисты, как поднимается маленький самолёт над дымкой тёплого леса. Всё игрушечно-яркое, майское, голубое.

— Третий пошёл!

Не вспоминаю, я проживаю каждый раз заново это мгновение. Оно во мне застыло, как муравей в янтаре. В тот день больше ничего не помню так отчётливо. Ни эйфорию парения, ни восторг приземления. Только первый шаг. Я к нему готовилась, решалась, вытесняла, болезненно предугадывала последствия и абсолютно ничего про него не могла знать. Сейчас, оказавшись здесь, я вижу лишь плотную облачность. И неизвестность будущего.

Что изменит мой шаг? Да ничего. Неизвестность только расширит свой горизонт, ещё больше утвердит могущественное присутствие. Она повсюду, везде, во всём. Её можно бояться, не замечать, ненавидеть, жаждать. Невозможно только избежать.

Храню каждый шаг ей навстречу.