Людям нужны люди. Фраза правильная, зазубренная поколениями, как молитва, в которую верит даже бескрестовый. Это очевидно и неоспоримо. Но почему потребовались годы и сомнения, ненависть и страх, чтобы самой научиться верить?

Научные энциклопедии, сложенные из пальцев рожицы, орнамент пыльного ковра, неэмпатичный хомяк в клетке, разрисованные альбомы почти талантливыми каракулями — всё это представлялось достаточным наполнением жизни — больше незачем.

Дружба же, естественная необходимость, получаемая без специфических усилий в молочнозубой юности, приравнивалась к непосильной научной дисциплине. Как если бы среднестатистическому, в меру смышлёному ребёнку устроили экзамен по высшей математике сразу после освоения счётных палочек.

Дружбу хотелось препарировать на пошаговые инструкции, вытаскивать экстракцию, чтобы понять и как следует рассмотреть зачинающее историю зерно.

Сверстники с завидной лёгкостью преуспевали в овладении всех недоступных мне тонкостей. Зачастую малышне для создания обоюдной заинтересованности требовалось лишь протянуть навстречу друг другу оттопыренные мизинцы. Сцепились пальцами, представились, подружились. Нехитрая стратегия со мной не работала вовсе. Неужели всё дело было в моих пальцах? Длинных и гибких — настолько, что они выгибались в противоположную сторону, внешне походя на облысевшие лапки паука. Сама я ничего страшного в них не находила, а вот ребятня от такой гибкости визжала во все децибелы.

Маленькой, я решила провести почти научное исследование — узнать, а существует ли дружба на самом деле? Вдруг известное и незнакомое большинство скрывает, что дружбу выдумали только для сказок и мультиков? Массовый заговор какой-то, а меня предупредить забыли.

Пришлось выстраивать стратегии, чтобы выведать правду самостоятельно. Реализация детского плана с поистине взрослой надменностью пришлась на дошкольный период — возраст, когда уже найдены какие-то интересы, осмысленность зарождается, а потребность коммуницировать с кем-то помимо членов семьи становится капризным желанием.

Попытка первая — задокументированная воспоминаниями. Соседские девочки выбрали песочницу в качестве концертной площадки. Выстраивались в длинную очередь, ожидая звёздного дебюта. Присоединиться к дошкольному Вудстоку уговорили и меня, потащив за руки знакомиться со всеми подряд. Предложенное угощение чипсами, местной контрабандой, крайне неодобряемой родителями, стало началом новой дружбы и залогом доверия. Так сказать, местный обряд инициации, и гарантия на подразумевающуюся обязанность пополнить гастрономический общак при следующей встрече. Правда, озаботиться этим не пришлось — дружба продлилась совсем недолго.

Кто же знал, что пятилетка, кричащая: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес сегодня такой...» — не сорвёт таких же оваций, как полуоперное исполнение хита о любовных приключениях бальзаковских дам? В общем, концерт продолжился уже без меня. Вежливо попросили впредь не гулять вместе, а затем проводили в условное закулисье — подальше к качелям. Раскачиваясь на скрипящих железяках, услышанный по радио шлягер я напевала уже голубям. Пернатые, кажется, вокальные потуги как раз-таки оценили.

Попытка вторая — работа над ошибками, или учёба уместности. В новой компании девчонок я оказалась самой младшей. В ту пору популярной ещё оставалась игра в дочки-матери. Разница в пару лет сказалась на отведении мне роли главного «карапуза» — сомнительная перспектива. Интерес от разыгрывания практически неизменяемых сценок бытовой жизни не разделялся с большинством, но тем не менее я искренне пыталась втянуться.

Вскоре актёрскому таланту на дворовом поприще пришёл ожидаемый конец. В те редкие исключения, когда на роль «матери» всё-таки выбирали самую младшенькую, меня охватывало странное чувство — нечто среднее между смущением и ужасом. Школьницы, срастаясь с предусмотренным амплуа, начинали визжать, хныкать и, как следствие, — устраивать убедительную для зрителя истерику. Я терялась перед такими младенцами и напрочь отказывалась вытирать чужие слюни.

В ту последнюю совместную прогулку, когда меня снова понизили по званию, я не нашла лучшего предлога выйти из игры, кроме как предложить перенаправить «дочку» сразу в детский дом. Разумеется, меня вполне заслуженно назвали дурочкой, с чем спорить я и не попробовала. Однако я доходчиво объяснила самой себе бестолковость попыток прививать нелюбимые увлечения.

Третья попытка — отыскать людей со схожими интересами. Вдоволь насмотревшись и начитавшись материалов о динозаврах, я влюбилась в этих малопривлекательных ящеров с их ближайшими родственниками. Страсть к ним разделяли и одноклассники, сидящие на три парты впереди. Мальчишки придерживались принципа непоколебимости исключительно мужского единения — так что они сочувственно вздохнули и предложили присмотреться к феям. К сожалению, крылья птерозавров нравились мне куда больше.

Попытка четвёртая,

пятая,

шестая,

седьмая,

восьмая?..

Всё больше я приближалась к неутешительным выводам: дружба — вымысел, популярные мушкетёры — клоуны.

Нездоровое мессианство, где я и проповедник, и единственный слушатель, добилось извращённой апологии. Я стала верить, что всякая попытка вовлечь себя в «заговор» приведёт к слабости и намеренному следованию лжи.

Умалчивая о сомнениях в строгом выводе, где-то глубоко в бессознательном всё же законсервировала вероятность такой науки, как дружба.

Завидовала другим — не признаваясь.

Упрямо декламировала речи о вымысле — до икоты.

Наверное, именно поэтому я и вцепилась в девочку с чёрными хвостиками и бронзовой кожей, посчитав, что она — мой единственный шанс на дружбу. За годы общения я не замечала или намеренно игнорировала образовавшееся тождество между насилием и заботой. Разноцветные синяки символизировали никак не агрессию — лишь искреннее побуждение помочь мне стать сильнее.

Девочка с чёрными хвостиками и бронзовой кожей повторяла: мы с тобой лучшие друзья, мы всегда будем вместе. Казалось, этого достаточно. Удары, может, и правда необходимость? Главное, у нас общие хобби и провода наушников на задней парте.

Спустя пару лет общение прекратилось — быстро, без озвученных причин. Я думаю, прецедентом раскола стали увиденные ею мои слёзы. Обычная школьная экскурсия в другой город омрачилась демонстрацией развенчания образа удобного альтруистичного клоуна. Из-за мелочи, что таковой мне не показалась, я разревелась посреди гостиничного номера. Размазывала прозрачные сопли по разрумянившимся щекам и всё пыталась вспомнить, как собрать лицо обратно в маску уместного человека. Мне было страшно и, что ещё хуже, стыдно. Людям слабость видеть обычно неприятно, а самому тебе должно быть совестно за принесённый эстетический вред в чужую картину беззаботности. Очередное ужасающее правило, возведённое в культ истины, привело позднее к эвристической мысли: чем более я становилась удобной для других, тем менее узнавала в себе признаки себя же.

Комнатка маленькая-маленькая, а я такая огромная и неправильная, не знающая как спрятаться, не помнящая, как пошевелить хоть чем-то, кроме неритмично всхлипывающего носа. Девочке с чёрными хвостиками и бронзовой кожей было непонятно, что делать с дрожащей катастрофой напротив.

«Соберись уже, из-за тебя слишком сыро!» Вспоминаю, как стеснялась попросить просто присесть рядом, чтобы не чувствовать себя такой огромной и неправильной в тесной комнатке. Тепло друга нужнее, чем пышущие жаром батареи.

Девочке с чёрными хвостиками и бронзовой кожей стало скучно со мной. Я не смогла вернуть дружбу.

Я училась заново мириться с принципиальной обособленностью. Вероятно, и дальше продолжала бы довольствоваться отражением — не подражая мифу о Нарциссе, нет, а чтобы видеть напротив хоть кого-то ещё. Кого-то, кто умеет всё слышать и всё понимать.

Но вот, когда научное исследование о природе дружбы завершилось, дело случая подрисовало в моих наблюдениях вместо точки жирную запятую. На площадке, где всё так же скрипели качели и пели песни, объявились мушкетёры. Без шпаг или перьев, но явно они. Пройти мимо было невозможно, но отнюдь не ввиду желания познакомиться с новыми мальчишками и девчонками. Планы спутали дворняжки, приметившие целью распугать всю детвору. Могла ли я представить, что, держась за руки с безымянными спасителями, впервые сделаю настоящие открытия? Кроме синего есть и другие цвета. Притворяться вовсе не обязательно. Динозавры в равной степени нравятся и мальчикам, и девочкам. Объятия всё же эффективнее ударов.

Интересно, если бы не собаки, что бы было?

Удивительно, но мушкетёры — не вымысел. Надо лишь искать и доверять случайностям.