Перемены, если они не вызваны естественными реформами от подпрыгивания на ухабах жизни, должны избирать себе подходящую дату. Исключительным событиям — исключительные квадратики календаря. Пусть это будет день рождения с ритуальным задуванием свечей, падающая в поле зрения звезда, двадцать девятое февраля, на худой конец — не вызывающий пиетета понедельник. Нарративной исключительностью для всего важного Аркадий и объяснял выдрессированную в себе привычку «потом». Потом успеет найти работу по духу, потом влюбится, потом заживёт по-человечески, потом станет счастливым. Новой жизни не предлагали даже примерных дат для начинания, — может, поэтому она так и не начиналась? Ни в понедельник, ни в любой другой день.

Ближе к сорока подкрадывалась поистине крамольная мысль: вдруг "потом" — тот же кредит, что выплачивать не намерен? И коллекторы найдут — организуют очную ставку с упущенными возможностями, спросят за сердечную трусость и обласканные комплексы?

На китайском циферблате московское время: половина двенадцатого. Заботящиеся о внешней свежести готовятся ко сну. Аркадий же только-только спихивает бутсы в прихожей и думает, что, в общем-то, ему за красотой следить необязательно. Выспался — не выспался, всё равно в гримёрке малевать новое лицо. Главное, чтоб дети хохотали и за это платили взрослые, а значит, зуд от грима терпим, ровно как и желание непристойно выругаться в разгар представления.

Квартира встречает радушием. Сосед, немногим раньше вернувшийся со смены, жарит котлеты. Из телевизора голосят звёзды эстрады, в унисон им надрывно орёт кошка — не то выражая протест музыкальным предпочтениям, не то выпрашивая ужин.

— Аркаш, подчаливай. Эта дура на мою кулинарию базарится, я один не справляюсь уже, — басит Игорёк. — Я, кстати, халтурку небольшую сообразил, пару шкафчиков настругал моднявых, теперь месяц жрать будем как в «Мишлене»!

— Молодцом. Где заказ нашёл?

— Да Нинка на лестнице поймала, ремонт у них. Ты садись, чё, ща всё будет.

Жизнь хотелось благодарить за две вещи: отсутствующие зубы мудрости и знакомство с Игорем. Тот, несмотря на блатную наружность и такие же повадки, был редкой доброты человек. Терпел желчные бурчания Аркадия, адресованные спинам неугодных, следил за наличием провизии в холодильнике, вовремя кормил кошку и, самое главное, никогда не травил обидных шуток по поводу роста в сто тридцать сантиметров.

— Сколько я должен за продукты в этом месяце?

— Забей. Ты деньги на миссию копишь.

— Нечестно выходит. — Аркадий пристыженно потупил взгляд, уличившись в нахлебничестве. — Уговор был такой: соседство должно помогать в экономии. Выходит, я один откладываю что-то.

— Не порть аппетит нам с Муркой. Скажи лучше, шелестящих успел снять?

— Успел, мимо «Сбера» шёл.

Деньги откладывались на машину, запас консервов, спортивное снаряжение, перелёты — вероятно, на всё и сразу. Будущее давно перестало быть обозримым, одна константа оставалась: чем плотнее финансовая подушка, тем меньше тебя ударит в случае катастрофического столкновения с настоящей, вовсе не поэтической нищетой. При побеге в прекрасное далёко (желательно на другой край земли), бедность усматривалась как нечто естественное. Но что страшнее — прогрессирующая анорексия кошелька или расползающаяся из года в год пустота внутри, уменьшающая человека до набора дежурных функций? В условиях прописанной балабановщины не принято браться за скальпель философии — того гляди вместо препарирования истины возьмутся за вопрошающего. Истины, как известно, не существует, в отличие от счетов за выживание.

Вопреки всему, что привито, Аркадий пытался подобрать новые подходы к старому сценарию. Подрисовать запятую поверх жирной точки, вырвавшись из круговорота одинаковых ошибок. Эсхатологические ужасы в новостных каналах, подкрадывающийся кризис среднего возраста, зацикленная панихида по детским мечтам, — чем не убедительный список начать всё с самого начала? Аркадий прозрел: если не узнает, как хочет жить, — будет, как получится.

Мечта в момент своего рождения стала целью. По незасыпающему телевизору крутили какое-то шоу о путешествиях. Яркие картинки. Улыбающиеся лица. Непривычный слуху говор, напоминающий шероховатую музыку. Звери, не знающие сутулости, резвятся в бескрайности владений. Аркадий тотчас влюбился в невозможное, а позже поклялся и сам сделаться невозможным, — чтобы стать естественной частью незнакомого мира. В следующем году он обязательно должен претворить задуманное. Бросить всё и отправиться в путешествие без желания и возможности вернуться назад. Бросить вырвиглазный костюм не по размеру, в котором казался ещё меньше, нервные тики и расстройства, клоунский нос — желательно в щербатую улыбку директора. Оставить в прошлом всего себя и даже имя, выдумывая минуту за минутой новую судьбу вопреки всем гороскопам и деревянному крестику на груди.

Далеко-далеко, где большое африканское солнце не остывает от смены сезонов, не заметается снегом, не прячется под низкими облаками, Аркадий сделает первый вздох новой жизни. Раскалённая свобода разорвёт его изнутри счастьем и подарит новые лёгкие. Кожа, словно никогда не раздражённая белилами, залоснится бронзой. Прошлое покажется странным наваждением, привидевшимся в пляшущем костре звёздной ночи.

Свою мечту Аркадий доверял лишь двоим: отзывчивому всякой идее Игорю и на всё согласной Мурке, лишь бы её взяли в кругосветку. Для остальных он — эталонное смирение на двух ножках, умилительная кучерявость от почерка до макушки, клоун среди липкой толпы, ожидающей шоу.

— Аркаш, я с тобой в Африку соберусь — возьмёшь? — несмело спросил Игорёк. — Там, должно быть, жарко очень, но я столько лет у батареи сплю, и ничего.

— Африка нужна мне, а тебе и тут хорошо всегда было.

— В копилке есть часть моих взносов, имею право настаивать. — Ещё одна разноцветная банкнота тоненькой трубочкой входит в банку из-под печенья. Скоро начнётся сезон праздников, деньжат прибавится. Если фортуна развернётся нужным местом, придётся искать ещё один сейф.

— Аппетит портишь.

— Ты прошлое уже сейчас керосином лить собрался, так нельзя. Носкам с футболками место найдёшь, а нам с Муркой — нет? — Не манипуляция — чистосердечное заявление о страхе. Игорёк, не знающий семьи, но отчаянно нуждающийся в ней, нескрываемо боялся потерять эту абстракцию нужности кому-то.

Иногда идея сподвигает к радикальности — от неё недалеко от нравственного злодейства. Аркадий, показалось, раскаянно замычал. В наборе неопределённых звуков услеживались такие же неопределённые мысли. Сомнительное провидение требовало обнуления всех привязанностей и связей, но от кипельности ослепнуть можно. Преследуя идейность, следовало бы провернуть фокус с принудительным перерождением, — попахивает, умей Игорёк читать мысли, тотальной чернухой.

— Ай, куда я денусь без вас, провокаторы! — Нельзя оставлять ни друга, ни мяукающее безобразие, иначе бунт одичалой совести доберётся до беглеца раньше, чем тот успеет разыграть амнезию.

— Ну вот, зря ерепенился!

Мир, со всем его наследием рукотворной памяти, словесных памятников и циркулирующими из сердца в сердца́ од любви, бессмысленен. В этом его совершенство. Человек, уподобляясь богу, в которого верит или согбенно вспоминает в смуту, наделён могуществом живописания мысли. В царстве дарованной пустоты восхождения дожидаются иллюзии — без них немыслимо существование. Они есть источник всякого смысла, наделяющего даже самого закостенелого скептика ощущением исключительной фатальности, чувством жизни. Но самое главное — иллюзии всегда начало большого пути.