Я посмотрела в зеркало и поняла: пора. Опять.

В подземелье я редкая гостья. Свет факела разбавляет темноту, как лимон — крепкий чай. Разбавляет, но с каждым моим шагом вниз как будто тускнеет. Воздух пахнет сыростью. В одну из подземельных прогулок я опустилась на колени и положила ладонь на ступень. Она оказалась склизкая, холодная — как спина рыбы. Так неожиданно.

Однажды я посчитала, сколько всего ступенек от верхнего пролёта до самого низа. Ровно триста тридцать четыре.

Наконец я внизу. Впереди коридор (одиннадцать шагов), в конце — комната (десять на десять шагов), вместо двери — толстые железные прутья.

Она сидит там. Всегда сидит там. Куда бы ей деться.

Аккуратно вставляю древко факела в ржавый подфакельник. Откуда-то дует сквозняк, огонь покачивается — как пьяница, желающий казаться трезвым. Тени, повинуясь ветру и пламени, тоже начинают танцевать.

Слуги никогда не ходят сюда, да и незачем им. Это моё место. Наше. Моё.

Она сидит в дальнем углу. Я вижу чёрную накидку, которая делает её похожей на муравейник, пока она неподвижна.

Но вот она встаёт. Идёт — так же неспешно, как шла по ступеням я. Приближается вплотную к решётке. Откидывает капюшон.

Я смотрю ей в глаза. Туманные, с голубыми радужками и почти невидимыми зрачками, выцветшие от сотен и сотен лет, которые она провела здесь. Волосы, когда-то чёрные, как земля, — светлее снега. А вот кожа на щеках пожелтела, губы — высохли, а были красные, как яблоко, которым я угостила её когда-то.

Вопрос «Кто прекрасней всех на свете?» неправильный, и правильным никогда не был. «Что на свете всего милее?» — да, так точнее.

Она протягивает руку, осторожно сжимает прутья решётки. Краем глаза вижу её пальцы — узловатые, с вздувшимися венами.

Никогда не знаю, сколько времени мы стоим так, уставившись друг на друга. Что видит она? Не знаю. Что вижу я? Неважно, как она выглядит сейчас, здесь, потому что внутри она всегда одна и та же. За жёлтым, туманным, голубым — чёрное, красное, белое, смерть как она есть.

Конечно, однажды найдётся кто-то, кто последует за мной. Спустится в подвал. Пожалеет старуху. Это со мной она не говорит, но мы обе знаем: стоит здесь показаться кому-то ещё, её красноречию не будет предела. Красноречию, которого хватит, чтобы выйти отсюда. Тогда не будет ничего, что могло бы ей помешать.

Но пока есть я. Стою, удерживаю её за прутьями. Буду стоять столько, сколько нужно, чтобы не дать ей отсюда уйти.

А потом мы меняемся местами. Опять.

Я смотрю, как она уходит — высокая и статная. Свет факела становится глуше, потом исчезает совсем.