Дымчатые тени соскользнули с Мичуринского проспекта на мои ресницы — рассыпались твоей лживой улыбкой. Я не поверил, что у тебя настало счастье: нашла себе не-меня, зажила с ним в одной квартире; купила новые плёнки, проявила их и увидела, к чему стремилась: крепкие плечи, бирюзовое платье, рыжую собачку с большими глазками и обвисшими ушками. Ты такую хотела до слёз — у меня была аллергия на шерсть.

Мысли бегали в голове, как свет от фар, полосы из окна мелькали и серебрили твоё модное каре. Я ещё помнил, как зарывался в уже-не-твои пылкие, длинные волосы. Ты шутила, что срежешь их и отдашь мне, чтобы я носил вместо нелепого красного шарфа, надушенного твоими дешёвыми духами. Ты говорила: «Теперь это пахнет искренностью».

Рядом с тобой сидел не-я. Он старался улыбаться мне. Выходило наигранно. Его руки держали твои ладони. Держали нежно. Я — вцеплялся.

Ты устала от моей грубости. Я был жесток даже к себе. Этого ты не выносила больше всего — кричала: «Так — нельзя: убьёшь себя, пожалей меня!» Так — стало — можно.

Ты глумилась надо мной этим вечером:

— Почему молчишь? Почему ничего не рассказываешь?

Потому что мой голос дребезжал. Тебе не нравилось это. С тобой лучше робкое молчание, чем хрупкое «люблю». Я пожал плечами — с иссохших губ слетело «нечего». Ты сморщилась, неловко спрятала свой взгляд; вздохнула: наверно, пожалела, что пришла. Посмотрела мимо меня на него. Я потупил взгляд. Не вниз — к памяти. Ударился.

— Нам пора уже.

Я, не поднимая головы, кивнул. Половицы заскрипели — и я пошёл за вами. Не от смелости — случайно — мы переглянулись на пороге. Ты скомкалась вся. Испугалась? Он замер — смотрел на меня. Зеленоватый свет из коридора покрывал его целиком — и кожа стала будто мраморной. Потрескавшейся.

— С прошедшим ещё раз. — Ты промазала: смотрела не в глаза, а за меня.

Я попытался улыбнуться — ты будто показала мне, как правильно — и сама изувечила лицо уголками губ. Он взмахнул плащом — вместо «пока» — и закрыл дверь.

Я остался возле порога: ждал. Вдруг забыла что-то? В прихожей лежал сборник стихов Бродского — твой подарок. Я открыл наугад и прочитал: «Вдыхаю гнильё отлива». В подъезде не было слышно шагов — и я вернулся в комнату. Прикоснулся к волосам — будто это твои пальцы. Провёл их до век — оттуда к носу. Нежно. Дёрнулся: испугался. Тени потрескивали, и свет скрипел — они наблюдали. Я зашторил окно, погасил всё и лёг на пол. Хотел видеть только темноту. Шершавый ковёр обжигал шею — я не вставал. Тело — паршивое — обессилило. Твоё тепло в прошлом июне оказалось случайным, нелепым, нетрезвым.

Выдавить глаза: не видят счастья. Надо всего себя. Всего себя выдавить. И руки — вывернуть, пальцы — в кровь: кадрам и буквам — счастье чуждо. Тоска целуется в губы. Смеётся: «Зрячие — те, кто видят счастье».

* * *

Дымчатые тени соскальзывают с Мичуринского проспекта на мои ресницы — рассыпаются твоим искренним смехом. Ты стоишь рядом с ним, показываешь мне проявленные плёнки: крепкие плечи, бирюзовое платье, рыжая собачка. Я улыбаюсь. Вам надо спешить — и мы прощаемся. Я возвращаюсь в комнату. Зрячим.