— Лара! Нам ещё по пинте!

Лара, Лара, кружку — под кран, меньше пены — больше пива, не хмурься, лей до краёв, поторопись, принеси, улыбнись, посмотри на гостей, словно нынче не пять утра. Спроси их, Лара, не желают ли они ещё чего. Напомни, что до закрытия полчаса, но как бы между прочим.

Лара открывает большое окно бара. С улицы Мясников тянет прохладой, черёмухой, мокрым асфальтом. От мясников только название и осталось.

Зато цыгане тут каждую ночь. Катают пьяных, выпрашивают деньги. Лошадников ни с кем не перепутаешь: звон подков слышен издалека.

Лара высовывается из окна — посмотреть на лошадей.

— Лара! — её узнаёт один из цыган. — А у нас единорог! Выходи гладить.

Он указывает на большую белую лошадь, укрытую разноцветной попоной.

Ларе некогда слушать чушь. Она идёт наливать «ещё по пинте».

Проводив гостей, пересчитав деньги в кассе, перемыв посуду, протерев столы и рассовав по холодильникам заготовки, хозяйка смотрит на часы. Шесть тридцать, Лара. Перекур!

Улицы Касмова пусты. Из несчастливцев, которым в воскресенье на работу, пока встало только солнце. Этот час, когда оно, опухшее ото сна, только поднимается, — самый волшебный.

В этот час можно увидеть, как на одном из фасадов зевает, показывая мраморный язык, рогатый маскарон, заметить, как в осколках стекла на тротуаре возникают отражения зелёной феи, услышать со двора обрывки песни, забытой всеми лет сто назад.

Лара садится у входа в бар, закуривает. Смотрит на вывеску «Друг-барсук». Сама придумала.

Друг — это хорошо.

Лара замечает движение в конце улицы. Кто-то — против солнца не различить — быстро приближается; мечется от витрины к витрине, будто ищет кого. Шагах в тридцати, заметив Лару, останавливается.

Сигарета выпадает из пальцев.

Метла?!

Лара встаёт и пятится к дверям бара.

Метла бросается следом, но хозяйка захлопывает перед той дверь. Древко отскакивает с громким стуком.

Лара пятится от двери.

Тук.

Игнорируй бешеную метлу, Лара. Бешеной метлы не существует.

Тук-тук.

— Мы закрыты! — кричит Лара.

ТУК-ТУК-ТУК.

— Кыш! — кричит Лара. — Краска сыплется, хорош!

Метла появляется в окне. Несколько раз стучит по стеклу; ждёт.

Лара думает, что любопытство её погубит. И подходит посмотреть.

Метла — старая, с потемневшим древком и ощипанным хвостом из берёзовых прутьев — кланяется ей.

Лара громко говорит:

— Уходите!

Метла разгоняется и бьёт в стекло так, что бар содрогается. Лара — вместе с ним.

Метла разворачивается, чтобы снова разогнаться. Лара распахивает дверь: лучше непрошеные гости, чем окно вдребезги.

— Добро пожаловать, — вздыхает она, впуская гостью в заведение.

Та останавливается у одного из столиков. Хозяйка задаёт запрещённый вопрос:

— Вы одна?

Метла кивает.

— Странно, — говорит Лара.

Вдруг древко ложится в её ладонь и тянет к двери. Лара отталкивает метлу:

— Нет! Я никуда не лечу!

Метла на минуту замирает посреди зала; снова просится в руки.

Лара берёт её — боязливо, кончиками пальцев. С минуту постояв посреди пустого зала, принимается подметать пол.

Лара, Лара, грязь — долой! Тут вот гренки кто-то лопал, крошки всюду — прочь из-под стола!

Напевая, Лара кружит по барному залу так, будто он бальный. Разжимает пальцы — и метла танцует сама по себе, выметая грязь и крошки.

Затем снова ложится в руку; тянет к двери.

— А, чёрт с тобой.

Лара выходит из бара, запирает дверь; сжимает древко метлы коленями, как заправская ведьма. Командует:

— От винта!

И Касмов остаётся внизу.

Они взмывают под облака. Лара не смотрит вниз. Холодно, в ушах свистит, в волосах запутывается кто-то из детёнышей Борея; ругается на древнегреческом, вырывается, катится прочь.

Снижаются, пролетают над самыми крышами. Лару ослепляет крылатый огненный блик — жар-птица в стае голубей. Чёрный флюгер на трубе выгибает щетинистую спину: то ли бескрылый дракон потягивается, то ли саламандра ждёт, когда внизу растопят камин.

Метла сворачивает к зелёному кольцу бульваров и снижается.

У старого фонтана они приземляются, и Лара неуклюже валится на гравий.

Фонтан давно не работает; в чаше зацветает дождевая вода. Лара смотрится в зелёное зеркало: на поверхности её лицо; на дне тень дубового листка, спящего на воде; отражение лошади...

Лара поднимает взгляд.

Белый зверь, укрытый лоскутной попоной, рассматривает себя в отражении. Рог на лбу — прямой, как стрела — почти задевает водную гладь.

Лара прикасается к шее единорога — холодная, гладкая — и отдёргивает руку. Мрамор.

Только чёрные умные глаза — живые.

Метла делает Ларе знак, и та понимает: единорога нужно увести. Но куда?

Она берёт единорога под уздцы, осторожно тянет на себя. Тот не двигается — только строго смотрит на Лару.

Лара что-то о них читала...

Она тянет сильнее. Единорог, упёршись всеми четырьмя, сопит. Лара сопит.

И слышит, как сопит кто-то третий. «Вряд ли метла», — думает Лара. И заглядывает за спину единорога.

На гранитном парапете спит, обхватив себя руками, девушка. Почти ребёнок.

— Вот оно что, — вздыхает Лара, глядя на единорога.

Тот опускает глаза.

Лара подходит к спящей красавице, пахнущей спиртным, и трогает её за плечо. Та просыпается. На юном лице — недоумение.

— Кажется, — мямлит она, — у меня украли сумку.

— Кто? — спрашивает Лара.

— Не знаю. Гуляла, а потом вот.

— Далеко живёшь?

Единорог — рыцарь в мраморных доспехах — опускается перед девчонкой на колени. Лара помогает ей взобраться на широкую спину. И они идут: Лара, взяв единорога под уздцы, впереди; девушка, засыпая, верхом; метла — позади.

В солнечных переулках пусто. По пути им встречается только пожилой художник, который думает, что видел такое где-то у прерафаэлитов, и его бигль, который думает, что никаких прерафаэлитов не знает, но таких больших собак в жизни не встречал.

У подъезда Лара долго звонит в домофон, потом помогает девочке подняться на второй этаж, где и передаёт её сердитым родителям.

Дальше путь указывает метла.

На перекрёстке Оружейного и Кузнечного переулков под серебристой вывеской Unicorner’s, сидя на чём-то вроде каменной скамьи, курит седая дама — хозяйка паба.

Представляется Ниной. Указывает на единорога:

— Что теперь делать-то с ним?

— А что он раньше делал? — отзывается Лара.

Нина встаёт с мраморной плиты. Теперь Лара видит: это постамент.

— Выхожу утром, — говорит Нина, — а его нет.

— Цыгане, — Лара разводит руками.

Нина гладит единорога.

— Вернулся, горе моё.

Лара улыбается.

Нина приглашает внутрь и наливает Ларе чаю. Он пахнет грушей и мёдом. Лара пьёт и рассказывает обо всём: о цыганах и метле, о пьяной девочке и упрямом единороге.

Прощаясь, Лара приглашает Нину пить кофе — к себе, на Мясников. Выходит на улицу.

Позади скрипит дверь.

— Лариса! — окликает Нина.

Лара оборачивается.

— Спасибо. И ещё...

Дверь открывается шире, и метла прыгает в руки Лары.

— Оставь себе, — говорит Нина.

Лара возвращается на работу пешком. Метла — на плече.

Золотой час подходит к концу, солнце белеет. По пути Лара кланяется дворникам — главным жаворонкам города.

И думает, что друзья — это хорошо.