— Позволю себе сказать, возможно, нечто нетрадиционное для такого случая. Двадцать лет я тружусь бок о бок с юбиляром и не устаю восхищаться его жажде, нет, пожалуй, даже голоду жизни.

Юбиляр Николай Петрович Иванов от этих слов вздрогнул. Неужели догадываются?
Он просканировал ситуацию, но ничего зловещего не обнаружил. В воздухе витали алкогольные пары и запахи застоявшихся салатов. Подчинённые расслабились, добродушные и пьяненькие, освободились от пиджаков, галстуков и условностей. Никого уже не заботило, как они выглядят.

Сам Николай Петрович, красный и довольный, принимал поздравления, вальяжно разместившись во главе праздничного стола.

Выступающий продолжал:

— Знаете, иногда я специально вечером задерживаюсь в офисе, чтобы понаблюдать за тем, как Николай Петрович отправляется домой.

За столом оживились и удивлённо загудели.

— Да, да. Я с наслаждением втихаря наблюдаю за ним. Николай Петрович всё делает так вкусно. Сбегает по лестнице, не касаясь перил, в развевающемся пальто, вертит связку ключей на пальце, элегантно и уверенно садится в машину, устраивается поудобнее, нежно и твёрдо кладёт ладони на руль.

— Это так эротично! —мечтательно протянула пенсионерка Наталья Филипповна.

— Знаете, я прекрасно понимаю, о чем говорит оратор, — крикнул с места начальник экономического отдела. — Я тоже постоянно ловлю себя на таких мыслях по отношению к нашему руководителю. Он буквально пышет бодростью и здоровьем. В нём действительно есть, не побоюсь сказать, жадность к жизни.

За столом зашумели, склоняя на все лады «вкусные» слова и машинально заедая их салатами.

«Издеваются они, что ли, — подумал Николай Петрович, — или на подсознательном уровне всё-таки что-то подозревают?»

— Дай бог вам, Николай Петрович, и дальше такого здоровья! Когда вы успеваете отдыхать? Как восстанавливаетесь? Друзья, возможно юбиляр раскроет нам свой секрет вкусной жизни... Давайте попросим его об этом.

Все захлопали в ладоши и закричали, точно на детском утреннике с Дедом Морозом:

— Просим! Просим! Просим!

— Требуем объяснений, Николай Петрович, — выкрикнул какой-то шутник.

— Да! Да! — поддержали его.

Николай Петрович ослабил галстук, вытер пот со лба, встал и засунул под ремень вывалившийся животик. Все замерли в ожидании.

Он отлично знал психологию людей, но всё-таки чувствовал себя здесь чужим. Он ещё раз просканировал ситуацию. Вроде бы фальши не было. Просто пьяный бред. Лидочка, как всегда, заворожённо заглядывала ему в рот. Многие, похоже, завидовали.

— Дорогие мои, — начал он — сердечно благодарю вас всех за тёплые поздравления. Я растроган, и мне сложно говорить, но я постараюсь ответить на ваш вопрос. Открою секрет: я действительно очень люблю жизнь...

Все захлопали и засмеялись.

— ...Что, собственно, и является причиной моей работы в качестве руководителя в нашем дорогом Департаменте охраны природных ресурсов. Надеюсь, успешной. Я действительно безумно люблю всё живое — от былиночки до человека. Я испытываю трепет и возбуждение при виде всего смертного. При виде всего в движении и развитии, — быстро поправился он. — Я уверен, что подобных миров с таким сверхъестественным разнообразием форм жизни во вселенной больше нет.

Николай Петрович говорил правду. Она шла из самой глубины его существа. Более того, впервые за много лет он обнародовал эту правду.

— Я готов бесконечно долго в упоении касаться кончиками пальцев всего живого. Я люблю живое до дрожи и никому не позволю его уничтожать!

В голосе Николая Петровича зазвенела угроза. Он сжал бокал до хруста и понял, что теряет над собой контроль: всё-таки алкоголь действовал. Николай Петрович опустил бокал, задвинул его за приборы и взял себя в руки.

— Нигде больше нет такого хрупкого и недолговечного сплетения атомов, уязвимости, борьбы за выживание, трепетного зарождения жизни и ужаса перед смертью. Я боготворю это. Я просто живу этим и умер бы без этого.

Николай Петрович почувствовал, что его глаза увлажнились. Наступила глубокая тишина, затем раздались аплодисменты внезапно протрезвевшей публики.

— Ну ты дал сегодня, чувак, — Сергей Васильевич хлопал друга по плечу и лез по-братски целоваться.

Николай Петрович скромно оправдывался, что-то пьяно мычал и отшучивался.

Лидочка стала к нему ластиться, ожидая иного продолжения вечера. Но он хотел завершить день рождения в одиночестве. Ему было чем заняться.

Почувствовав, что мероприятие завершается, Николай Петрович, пользуясь пьяной неразберихой, улизнул по-английски: сбежал по крутой лестнице через запасной выход, благо ключи были, и сел в машину.

Он ехал по долгой полупустой дороге за город, с грустью любовался далёкими звёздами, выискивая среди них по привычке ту единственную, и вызывал в памяти то, что уже начинало забываться.

Николай Петрович добрался до своего пристанища, сбросил одежду, без сил рухнул в кресло и некоторое время молча, без мыслей и движения, сидел, остывая, перерождаясь и успокаиваясь. Затем он поднялся, глубоко вздохнул, собрался и одним движением скинул оболочку Николая Петровича. Она беспомощно повисла на спинке кресла рядом с его одеждой. Земной воздух обжёг как обычно, Николай Петрович поёжился от боли. Захотелось нырнуть обратно — в оболочку, в одежду, в безопасность, — но это означало изменить самому себе. Ради чего тогда ежедневный маскарад? Вкус жизни в полной мере можно было ощутить, лишь освободившись от покровов.

Николай Петрович вышел наружу. Боль утихала. Он распрямился, развернулся в полную силу, раскрылся навстречу чудной ночи, стрекоту всякой мелочи, уснувшему в лесу зверью, гордым дремлющим деревьям. Он окинул взглядом всё это великолепие и решил сегодня, в земной свой день рождения, в полной мере насладиться им. Он рухнул в это чудо и понёсся вперёд, жадно всасывая землю, глотая всё на своём пути и с наслаждением переваривая.

За ним оставалась лишь тёмная полоса свежевспаханной, без единой травинки почвы. Жизнь действительно была на редкость вкусной штукой.