Март сорок первого в Ленинграде не скупился на ледяной ветер, но так и не сумел загнать домой этих двоих. Они лишь теснее прижимались друг к другу и продолжали бродить по набережным и переулкам. Тамара встретила своего принца: стройная фигура, вьющиеся волосы, немного близорукий взгляд и редкое сочетание наивности и достоинства. Такое бывает, как ей казалось, только у представителей знатного рода. Принц увозил её в Москву, и она хотела до отъезда впитать любимый город весь целиком: медный купол Исаакия, звяки трамваев, крики точильщиков, запах свежих пышек, таблички с номерами квартир у входа в парадное, — всё забрать с собой. Торопилась и мужу передать свою любовь, рассказывала истории — у каждого дома, памятника или улицы была своя. Юра улыбался немного рассеянно и целовал её в щёку, где у самого уха из-под берета выглядывала непослушная кудряшка. Думал: «Первое время поживём у нас в Сокольниках, потом переедем. Справимся, Томочка!» Царственное имя казалось ему слишком холодным и важным. К тому же Тамарой звали его младшую сестру.

Разместиться в одной комнате было непросто: родители спали на диване, брат на раскладушке, сестрица Тамара на кровати, тётя Лиза на своём старом сундуке. Шкаф отодвинули от стены, и получился отдельный угол для молодых. В первый день устроили даже праздничный ужин, однако семья с трудом скрывала разочарование. Они надеялись, что Юра после института будет жить отдельно и поможет деньгами, отцовской зарплаты преподавателя живописи хватало в основном на еду. Однако, пусть и временно, старший сын вернулся в родную коммуналку, да ещё и с очаровательной женой девятнадцати лет. Только глухая тётя Лиза была искренне рада за племянника, но сама была в доме на птичьих правах, и поговорить с ней по душам было трудно, приходилось повышать голос. По выходным они уходили гулять, и теперь уже Юра знакомил жену со своим городом, а Тома приглядывалась к столице. Ему обещали комнату в общежитии в конце июня, и она считала дни до переезда, но рано утром двадцать второго июня всё сломалось.

Юра не стал добиваться брони, записался в добровольцы, и через несколько дней растерянная Тома провожала его на фронт. Последнее, что услышала: «Не грусти, Томочка, справимся!» Она осталась жить в Сокольниках. Юра взял с родителей обещание о ней заботиться, да и где ещё было ждать его писем? Время замедлилось, стало тягучим и вязким, а яркие летние дни пожухли, покрылись пылью. Где-то в районе солнечного сплетения поселился густой, тяжёлый комочек страха.

Однажды надо было спрятаться от дождя и Тома забежала в открытые двери храма возле метро «Сокольники». Служба давно закончилась, было пусто и тихо, только потрескивали свечи, освещая тонкие лики святых. Упал какой-то внутренний шлюз, и она сумела впервые за долгое время по-настоящему разрыдаться.

Письма от Юры всё не приходили, а тревога день ото дня усиливалась. Надо было готовиться к эвакуации, собирать вещи, а у неё всё валилось из рук. Как-то ночью она долго не могла заснуть, только перед рассветом задремала, но тут же проснулась. Подошла к окну, чтобы пустить в комнату немного свежего воздуха, и увидела внизу, возле крыльца, женщину в чёрном. Она склонилась над большой почтовой сумкой и медленно перебирала содержимое, лица было не разглядеть. Наконец достала листок бумаги и стала вглядываться в окна, будто искала кого-то. Тома отшатнулась, но поздно — её заметили. Женщина помахала бумажкой и вдруг начала стремительно расти. Вот огромное бледное лицо заглядывает в окно второго этажа, рот растягивается в беззубой улыбке, глаза — бездонные тёмные провалы. Костлявая рука с тонкими белыми пальцами оставила на подоконнике извещение, на котором среди непонятных каракулей бросились в глаза два слова: «Геройски погиб». Тома пыталась закричать, не смогла, и наконец проснулась, теперь уже по-настоящему.

С трудом дождалась утра, прибежала в храм, ставила свечи, молилась как умела, но ничего не помогло, не шёл из головы неприятный утренний сон. И вдруг сами собой вырвались слова: «Если так нужно, чтобы кто-то погиб, пусть лучше это буду я. Меня заберите!» Повторила несколько раз, а потом добавила совсем тихо: «Только увидеть, обнять бы ещё разок...» Через несколько дней почтальонша Вера Николаевна принесла первую весточку: ранен, лежит в госпитале, любит, скучает. Мир снова обрёл цвет и запах.

Юра нашёл свою семью уже в эвакуации, в Башкирской деревне, это было короткое, но счастье! Он не хотел рассказывать всё, но она узнала, что пуля прошла насквозь, задела лёгкое, что в баржу, на которую его не успели погрузить, попал снаряд и все погибли. И что он её очень любит и обязательно вернётся живым. Они обнялись, он уехал на фронт. Дни снова поблекли, но Тома вспомнила свои слова: «Меня заберите!» Что же это, совпадение? А если нет, почему она всё ещё жива? Чтобы не сойти с ума от этих мыслей, она просто решила каждый новый день принимать с благодарностью, как ценный подарок.

В мае сорок второго родилась дочь Маргарита. Летом, когда не было дождя, Тома все дни проводила на улице, но осенью стало сложнее. В доме было сыро и холодно, дров не хватало, все простужались и кашляли. В ноябре умерла Юрина мама, и домашние хлопоты стали обязанностью Томы. Она еле стояла на ногах, но не забывала своё обещание: радовалась дочке, редким Юриным письмам, хорошей погоде.

Весной сорок третьего вернулись в Москву, в ту же комнату в Сокольниках. После жизни в старом деревенском доме она показалась Томе невероятно тёплой и просторной — ещё один повод для радости. Тётя Лиза с удовольствием возилась с Маргариткой: доставала из своего сундука какие-то тряпицы и мастерила куколок, рассказывала сказки. Тома была ей очень благодарна. Она стала быстрее уставать, кашель не проходил. Война заканчивалась, и в небесной канцелярии как будто вспомнили, что кое-кто выжил не просто так. Тома худела и таяла на глазах, но поход к врачу откладывала на потом.

Война закончилась. Когда Юра наконец вернулся, Тома была почти прозрачной и так устала, что смерть уже не казалась чем-то ужасным, — обнять бы его, и всё. Только он не готов был её отпустить. В московских больницах разводили руками, и только один профессор намекнул, что нужные лекарства и врачи найдутся в Германии. Юра не умел ничего просить для себя, но тут пошёл по кабинетам, настаивал, требовал и выбил направление на работу в Берлин, восстанавливать разрушенный город.

Ей долго пришлось лежать без движения, и, глядя в берлинское небо, она каждое утро шептала: «Спасибо!» — и улыбалась. Потом разрешили потихоньку вставать, ходить по палате, выходить в коридор и даже во двор, и поводов для благодарности становилось всё больше. Даже если было к чему придраться, она каждый день принимала и проживала как ценный подарок, и таких подарков набралось на целых тридцать пять счастливых лет.

Это история моей бабушки, и я рассказала её по-своему, но главное, что всё это — о любви.