Дверью не хлопай! Бестолочь... Ох, не знаю... Как у такого отца могла вырасти такая дочь? В мамашу пошла. Ага. Аккуратней, пожалуйста! У меня после манжеты всегда синяки остаются. Вы зря ей рецепт дали. Сейчас ведь всё напутает. Две извилины. Ну а как иначе-то могло быть? Ну скажите, кто может родиться от добермана и дворняги? Ага. Ох, не знаю...

Вот надо было всё-таки вмешаться, надо! Серёжа наш всегда был послушным мальчиком. После школы, конечно, пытался проявлять самостоятельность. Заявил, что, мол, сначала в армию, потом в институт. Представляете? В армию. Где Серёжа и где армия? С его-то мозгами? Покойный муж, Пётр Аркадьевич, сначала пошёл на поводу. Пусть, говорит, послужит. Возмужает. Возмужает? Мужланом станет, а не возмужает. А потом что? Жизнь под забором закончит?

Как я и хотела, поступил на международные отношения. Да и не удивительно: чтобы такой мальчик — и не поступил. Нет, Пётр Аркадьевич, разумеется, позвонил кому надо. Но он бы и так поступил, не сомневайтесь. Уж что-что, а глупость — это не про нас. И девушка у него появилась на первом курсе, вместе учились.

Зачем вы окно открываете? Закройте немедленно! Сквозняка мне ещё не хватало. Ну давление. Это что, повод меня заморозить? Одно лечите — другое калечите? Ох, не знаю...

Яна её звали. Ага. И симпатичная, и умная, и родители. Нашего, в общем, уровня. Я ж ей заколку подарила. Мне её Пётр Аркадьевич привёз. Ему её презентовал сам... Ну не важно кто. Всё равно не поймёте. С красными камнями в виде цветка, а листья по кругу из серебра. Я серебро, конечно, не очень... Но когда её увидела — чуть не задохнулась от восторга. Прелестная вещица. Семён Моисеевич, правда, сказал, что камни не рубин, так — подделка. И цена ей... А мне ж, понимаете, как-то не по статусу... Яночке она подошла. Ага.

Ох, не знаю, что там было, но у Серёженьки с Яной не получилось. Что потом происходило вы себе и представить не можете. До сих пор вспоминаю это как отвратительный сон. Мама, говорит, познакомься, это моя жена, Евдокия. Вы понимаете, Ев-до-ки-я! Где мы и где Евдокия? Ну это уж слишком! У неё ж на лице всё написано: беспородная. Хитрая дура! Заморочила мальчику из приличной семьи голову. Деревня надоела, решила столицу покорять. И чтоб сразу квартиру. Да в таком доме. Ага. Стоит, улыбается вся такая... такая уверенная: подбородок вскинула, третий размер вперёд выставила. Тьфу! До сих пор противно!

И вы не поверите. Смотрю, на голове знакомая вещица. Заколка. Понимаете, моя заколка. Яночка, как воспитанная девушка, Серёже её вернула. Так эта её заграбастала. Как сорока — блестящее в клюв. Я — за сердце схватилась, Пётр Аркадьевич — за корвалолом на кухню, Серёжа — к телефону... А эта Ев-до-ки-я стоит и улыбается. Я даже про сердце забыла. Ну, думаю, рано радуешься, голодранка. Нищета колхозная. Всё сделаю, но разведу. За сто первый километр ты у меня улетишь, дворняга. Потом, правда, Пётр Аркадьевич меня убедил. Сказал, что развод негативно отразится на Серёжиной карьере...

Ох, не знаю... Ну ладно хоть бы в какой-нибудь Тимирязевке училась. В техникуме. Ну где Серёженька и где техникум? Ну да ладно. Серёжина карьера важнее. Ага. В первый раз они в Румынию уехали, в посольство. Я, конечно, расстроилась. В какую-то Румынию. С Серёжиными-то мозгами? Но Пётр Аркадьевич успокоил, сказал, что для первой командировки неплохо. Потом и приличные страны будут. Я, разумеется, настояла, чтобы он позвонил кому надо. Ох, не знаю...

А потом родилась эта, которую вы видели... Серёженька позвонил и сказал, что я стала бабушкой. Меня аж передёрнуло. Представила, что могла выродить эта Ев-до-ки-я. От осинки не родятся апельсинки. Такая может родить только какую-нибудь Сте-па-ни-ду. А он мне так радостно: решили назвать в честь тебя — Инесса. А я-то всё понимаю. Этой, из техникума, наша квартира покоя не даёт. Так и мечтает её заграбастать. Я почему-то уверена, что это её идея — назвать моим именем. Ага. Хорошо хоть, Пётр Аркадьевич ещё жив был, корвалола накапал. Опять манжету перетягиваете! Господи! Я же сказала — аккуратнее. Ага. Серёженька так баловал эту Инку. Я её не могу называть по-другому. Инка, она и есть Инка. Любые её капризы тут же выполнял. С самых пелёнок в задницу целовал. Ну где это видано, чтобы по два раза в год на курорты эту бестолочь отправлять? Мать вся больная... Лежит здесь... А он эту малолетнюю полукровку по морям возит. Эти обе сели ему на плечи, свесили ножки...

Я тут недавно ночью подумала, а не колдовство ли это? Ага. Может, тогда его эта Ев-до-ки-я опоила чем? А потом и Инку научила, как отца одурманивать? Ох, не знаю... Учиться она, видите ли, за границей хотела. В Праге. Да твое место — техникум. Как и у твоей мамаши. Если б Серёжа на ней не женился, жизнь бы свою уже под забором закончила. Ага. Я ж Инку долго не видела. Она, когда вернулась, ко мне припёрлась. Я как взглянула, аж мурашками вся покрылась — вылитая мать. Такая же наглая, улыбается. А на голове заколка. Моя заколка! Ну вы понимаете? Такая же сорока. Всё-таки сельские гены сильнее наших. И по уму, разумеется, вся в мамашу. Работать не хочет. Сидит целыми днями перед своим этим... буком. Как машинистка, стучит по клавишам. Я, говорит, дизайнер какой-то там. Думает, я совсем из ума выжила? Дизайнер должен одежду рисовать, выкройки делать. Портниха, короче. Я не сомневаюсь, она-то свою жизнь точно под забором закончит. И постоянно вот это: бабуль, бабуль. Я что, не понимаю? Мамаша, конечно, научила. Ох, не знаю...

Серёженька тут в Москве был. Он, кстати, уже до посла дослужился. А я и не сомневалась. Всё ж таки не стоит забывать, из какой он семьи. Говорю, пойдём к нотариусу, я на тебя дарственную оформлю, на квартиру. А он мне: мамуль, не нужно ничего. У меня, мол, всё есть. Оформи, говорит, квартиру на Инессу. Ну! О чём я говорила? Понятно же — опоили они его. Ну ничего. Думают, победили? Они ж задохнутся от злобы, когда узнают, что квартиру я отписала Михаилу, племяннику своему. Он, конечно, не мой Серёжа... Мой вообще не пьёт. Ну да у всех свои слабости. Зато Михаил наших кровей. И фамилию нашу носит. Ага. Ну где эта бестолочь? Я же говорила, не надо ей рецепт давать. Уже, поди, забыла, зачем пошла. Единственное, что в ней приличное, — моя заколка.