Знаете, отчего умер мой отец? Он грузил в багажник мешки с землёй, которые взял на распродаже за двести пятьдесят пять рублей каждый. Пятьдесят литров чернозёма для маминых цветов и помидоров по цене чашки кофе! Это могло бы стать маркетинговым девизом той распродажи...

Кидая мешки, он зацепился рукой за верхнюю планку багажника и ободрал себе кожу на костяшке указательного пальца. Кровь вперемешку с землёй и мужской небрежностью составили роковой коктейль. Отец протёр руки видавшим виды платком и поехал домой. Только там мама развизжалась и намазала руку всеми мазями, какие были дома. Но штука в том, что столбняк очень любит мази, когда внутри кожи закупоривается песчинка земли, кишащая бактерией clostridium tetani.

Дело приняло дурной оборот довольно быстро, с учётом того, что на весь следующий день мама уехала в город, а вечером нашла скрюченного отца около забора с огромной температурой и стянутой мышцей спины, что причиняло ему страшную боль. Судя по его беспамятному состоянию, длилось это довольно долго.

Я знаю, вам неприятно это читать, но я не могу не сказать о том, что отец всё равно уходил достойно. Во мне нет столько мужества. Наверное, наше поколение более слабое, ранимое и подавленное. В общем, господа, тёмные времена наступили, хоть и раскрашивали нам их в яркие краски эмпатии, параллельно всучив бутылку газировки в свободную от онанизма руку. Потребляй и раскисай, но сейчас я не об этом.

После похорон я перерыл четыре медицинские карточки отца из разных поликлиник и диспансеризаций, чтобы узнать, ставил ли он прививку от столбняка. Зачем я это делал? Точно не знаю. Вряд ли бы я бился с какой-нибудь фармкомпанией из-за компенсации; думаю, я хотел понять для себя, работает это дерьмо или нет.

Заметили, как много стало антипрививочников? Стоит врачам уничтожить чуму или туберкулёз, причинив страшную побочку мизерной группе младенцев, как сразу появляются мамочки, не готовые колоть своих чад неизвестной заразой из шприца. Волей-неволей и сам начинаешь задумываться, а работают ли прививки? Но буду честен с вами, себе прививку от столбняка я поставил, и когда моя одуревшая от горя матушка пришла в себя, она тоже была вакцинирована. В этом вопросе я придерживаюсь простого, как наш мир, правила — в падающем самолёте атеистов нет.

Я поставил вакцину восьмого августа. День был по-летнему жарким. Моя рубашка без рукавов, низший образчик офисного стиля, насквозь промокла. Меня задержали на работе, и я еле втиснулся в шумный трамвай, наполненный такими же потными телами уставших людей. Благо, дело катилось к вечеру, и солнце падало за горизонт, давая жителям небольшую передышку.

До поликлиники — шесть остановок, и я внутренне молился, чтобы трамвай пролетел все светофоры на зелёный. Мой отец часто говорил: «Когда спешишь, всегда опаздываешь». Мы собрали все красные, а ещё ждали, пока школьники после продлёнки успеют добежать до уходящего трамвая. Зато они без стеснения настежь открыли форточки с двух сторон, и трамвай, набирая ход, одарил нас летним сквозняком. Люди заулыбались.

Я решил, что если не успею на эту чёртову прививку, то так тому и быть. Схожу после или вообще приму это как знак судьбы и избегу мизерного риска заработать от укола эпилепсию. Но мрачная мысль об отце заставила меня приготовиться, как спринтеру, к моей остановке. Не хочу думать, что отцу тоже попался именно такой знак, и вместо прививки он пошёл в магазин за бутылкой кефира.

Я выскочил из трамвая и бросился через переход. На бегу я свернул в парк, чтобы не нестись по тротуару вдоль дороги. В парке уже царил вечерний полумрак, и деревья на секунду дунули мне в лицо прохладой. Я перешёл на шаг и поднял голову к небу. За деревьями показались верхние разноцветные кабинки колеса обозрения. Я вспомнил, как однажды отец разрешил мне прогулять школу. У него почему-то был отгул на работе, и мы пошли в парк. Там, звеня мелочью в карманах, мы обскакали все аттракционы: и русские горки, и вертящиеся чашки, и даже тир.

На десерт мы оставили колесо обозрения. Взяли мороженое и поднялись на посадочный пандус. Я попросил отца пропустить зелёную и жёлтую кабинки, мне хотелось в ярко-синюю. Поднимаясь в кабинке на самый верх, я судорожно схватился за поручень и перестал дышать. Только внутри металлических спиц колеса скрипел песок, пересыпаясь по мере увеличения наклона. Отец придвинулся ко мне, взял за руку и сказал: «Не боись, парень, я с тобой!» Я вжался в весеннюю куртку отца, пахнувшую табаком и одеколоном.

Не знаю, сколько прошло времени, но обнаружил я себя стоящим напротив этого самого колеса и чертовски опаздывающим на приём в поликлинику. По моим щекам текли слёзы, и я не мог сдвинуться с места. Как же мне не хватает отца!

Наконец я опомнился и снова побежал.

Миновав три квартала от парка, влетел в потемневшее здание. Свет был приглушён, уборщица домывала пол, намекая на завершение рабочего дня. Под её осуждающий взгляд я двинулся к регистратуре.

— Добрый вечер, я на прививку, извините, опоздал! — выпалил я, пропихивая паспорт в щель под стеклом и не обращая внимания на надпись «Закрыто» перед своим носом.

Девушка, смерив меня презрительным взглядом, выдавила:

— Молодой человек, закрыто уже, завтра приходите.

— Завтра суббота, не могу... — И немного помолчав, коротко добавил: — Мама...

— Ну раз мама у вас!.. — ответила девушка. — Подождите, спрошу.

Она подняла трубку, покрутила диск древнего телефона три раза и сказала:

— Тут на прививку, опоздавший, примешь, Вик? Ну вот стоит тут. А что у вас?

— Это вы мне? — спросил я.

— Нет, маме вашей! Вам, конечно, — с лёгким сарказмом ответила девушка.

— Столбняк, — сказал я.

— Столбняк у него, — она несколько раз кивнула невидимому собеседнику на том конце провода и с грохотом положила трубку. Махнула рукой в сторону коридора.

— Бегите, опоздавший. Сто восьмой кабинет. Виктория Викторовна примет.

— Благодарю вас, — я поклонился, вызвав улыбку, и был таков.

У дверей я замер. Поправил влажную рубашку, подтянул ремнём брюки и, выпрямив спину, постучал.

— Виктория Викторовна, можно?

Не дожидаясь разрешения, приоткрыл дверь и увидел в лучах заходящего солнца чёрные, как капли смолы, волосы. Молодая медсестра повернула голову и улыбнулась. Белый халат, наспех наброшенный на гражданскую одежду, показывал, что я поймал её уже на выходе с работы.

— А, опоздавший, с мамой и столбняком? — спросила она.

А я не мог ничего ответить: тупо стоял и смотрел, как она приближается ко мне. Тонкие руки, голубые джинсы, немного квадратные плечи. Ровные и чёткие скулы, красивые зелёные глаза с, кажется, оранжевыми капельками. Наверное, рот мой приоткрылся, и я выглядел как дурак, но ничего не мог с собой поделать.

— С вами всё в порядке? — наклонив голову и улыбаясь, спросила медсестра.

— Вы это, извините меня. Я столбняк делать. Прививка, — слова рождались будто монеты из-под пресса.

— Да вы не бойтесь, садитесь.

— Я не боюсь, Виктория Викторовна, — уже смелее выпалил я.

Она засмеялась:

— Можно просто Вика.

Это было восьмого августа, через месяц с небольшим после смерти моего отца, который порезался о багажник собственной машины, когда покупал землю для мамы на распродаже. И знаете, с тех пор я часто стал ездить после работы шесть остановок, проходить через парк, смотреть на колесо обозрения и нестись, потея, до поликлиники. Нет, я не делаю больше прививок, стараюсь не болеть и в целом я практически здоров. Я несу огромный букет медсестре, которая разрешила называть её просто Вика.

Однажды, гуляя по парку после работы, мы купили мороженое и встали в очередь на колесо обозрения. Нам попалась ярко-синяя кабинка. Поднимаясь ввысь, Вика судорожно схватилась за поручень и перестала дышать. Я впервые взял её за руку.

— Не боись, Вика, я с тобой!