Когда-то он сказал, что раньше… Нет, вернее, он сказал, что ему говорили, что раньше небо было голубым. Она спросила, что это за цвет, а он задумался и ответил, что это цвет его глаз. Она вгляделась в его глаза — грязно-белый белок в красной сетке сосудов, чёрный зрачок и мутную сероватую радужку — и не обнаружила никакого нового цвета, о чём ему и сказала. Он задумался, потом как-то даже смущённо отвёл взгляд в сторону и пояснил, что раньше его глаза правда были голубыми, но теперь давно выцвели, бывает, и она, наверное, их знает только такими, сероватыми и неяркими. А небо и правда было голубым — это яркий цвет. Оно становилось голубым в безоблачный день, когда светило солнце и воздух в вышине был настолько ярким, что казалось, будто он сам тоже светится. Облака тогда были по большей части белые, они красиво оттеняли небо и в некоторые сезоны редко застилали его целиком. Она внимательно слушала, по большей части потому, что делать всё равно было нечего, а говорить — некому, но так и не смогла представить ни ясного неба с белыми облачками, ни голубого цвета. Небо на её памяти всегда было затянуто тучами, ночью чёрными, днём серыми, или свинцовыми, или даже коричневыми, и она никогда не видела, какое оно за этой мутной тяжёлой пеленой. Что солнце жёлтое, можно было понять: в хорошие дни оно просвечивало за облаками, придавая им песочный оттенок. А голубой ей было слишком сложно представить, правда, ему она об этом не сказала, потому что догадывалась, что его это огорчит, хотя и не понимала почему. Зачем ей представлять нечто несуществующее, явившееся из далёкого, может и никогда не случавшегося, прошлого, а сейчас разве что умозрительное?

Его вообще огорчали странные вещи. Например, что она не звала его по имени и не сразу вспоминала своё. Он говорил, что имя — отличительная черта человека, его надо помнить и всегда произносить. Ей это казалось лишним. Какая разница, как кого зовут, если их только двое, и они уже непонятно сколько времени не встречали других живых людей? Не от кого отличать, не с кем спутать. Хотя полезность имени она ещё могла признать: звать по нему и правда удобно, хотя и не обязательно. Он вообще держался за много странных и бесполезных вещей из прошлого. И ладно бы это было его прошлое, как там старые люди любят вспоминать, что случалось, когда они были молоды. Но ведь он, сколько бы ему ни было лет, сам он своего точного возраста не помнил, как и она, впрочем, да и кто бы подсчитал; она встретила его, когда он был уже взрослым и только старел, но ведь он всё цеплялся за то прошлое, которого не мог помнить, которое было настолько давно, что его уже никто не мог помнить: голубое небо, зелёную — ещё один не очень понятный цвет, вроде бы похожий на цвет склизких водорослей, только-только выброшенных на камни, — траву, ярко-жёлтое солнце. Ей казалось, что он словно по привычке ковыряет старую рану, которую сам себе нанёс по дурости или неуклюжести, и не может прекратить. Она спросила, зачем помнить то, чего с тобой, да и ни с кем, кого она видела за свою, как он говорил, недолгую жизнь, никогда не случалось. Он ответил откуда-то взятой, явно не своей фразой, что им надо знать свою историю, своё прошлое, свои обычаи, наконец. Она спросила, поможет ли это знание вернуть всё, как было, ну или по крайней мере сделать жизнь легче, а он ничего не ответил. В молчании она услышала ясный ответ.

Ладно, в любом случае, с его характером можно было мириться. Иногда даже интересно было послушать, что он рассказывает, пока они шли по каменистому берегу или через бывший лес, где ещё сохранились остовы деревьев. Только недолго: она выросла в этом тихом пустом мире, и лишние звуки быстро начинали её раздражать. Но сейчас он молчал, и она чувствовала себя спокойно, хотя знала, что его бы это расстроило. В его понимании люди должны держаться друг за друга и постоянно общаться. Из них двоих только она знала, что уже не с кем общаться и не за кого держаться, — их было мало, скоро совсем не останется.

Она отошла от стоянки и медленно пошла вдоль тёмного, будто обугленного холма, проверяя низины и впадины: в них попадались грибы. Он говорил, что они некрасивые с их кривыми ножками и грязно-белыми или грязно-бурыми шляпками, ну да он, как она поняла, был почти помешан на ярких цветах, которых сейчас почти не осталось, кроме разве что чёрного (или чёрный не считается?) и которых сам никогда не видел. Ей, наоборот, грибы нравились, они как-то выживали там, где не выживало больше ничего, были тихими и, главное, съедобными. Она вернулась с небольшой добычей и долго разжигала костёр. Огонь, как и всегда, разгорался медленно и неохотно. Он говорил, что раньше костры горели жарким пламенем и что огонь был страшной силой, способной выжечь всю округу. Она не знала, верить ему или нет. Нет, она не считала, что он лжёт, он определённо верил во всё, что ей рассказывал. Просто эти рассказы он слышал от других, а они — от кого-то ещё. И как разобрать, что на самом деле случалось, а чего никогда не было, даже когда небо было голубым и ясным? Правда, у него было объяснение: огонь стал таким хилым, потому что ему не хватало кислорода. Она кивнула, но ничего спрашивать не стала. Она давно поняла, что раньше всего было много, но не видела смысла узнавать, чего именно.

Она решила, что завтра или послезавтра, в общем скоро, уйдёт с этого места. Уже пора, они оставались здесь слишком долго. Наверное, она пойдёт вдоль холмов, а потом вдоль берега. Холмы ей не нравились, идти по ним было тяжело, приходилось постоянно следить, куда ставишь ноги, иначе споткнёшься или даже скатишься вниз. Берег ей нравился больше — волны, правда, постоянно шумели, но в этот гул не нужно было вслушиваться, к нему можно было привыкнуть. Зато воды ещё что-то давали, в них ещё что-то жило. Он бы стал гадать, океан это, море или очень большое озеро, а ей было безразлично — просто большая вода.

Огонёк костра стал ярче, но это только казалось из-за того, что опускалась ночь. Низкая овальная груда камней уже почти растворилась в темноте. Этими камнями она засыпала его, когда хоронила. Она сама не смогла сказать, зачем это сделала, просто решила, что раз уж он так цеплялся за это своё прошлое, то и похоронит она его, как хоронили раньше. Правда, выкопать могилу она не смогла — земля была каменистой и слишком плотной, да и нечем было, — поэтому просто обложила тело камнями. Возни оказалось много, она злилась на себя, зачем просто не ушла, как сделали бы те другие, кого она всё-таки встречала; зачем это ему, он ведь всё равно не узнает, что случится с ним после его смерти. Злилась даже на то, что он так и не объяснил ей, что это за цвет — голубой, и она теперь этого никогда не узнает, пусть даже ей незачем знать, и всё равно будет помнить, пусть даже ей незачем помнить, и даже кому-нибудь расскажет, если ей доведётся ещё кого-то встретить, пока её жизнь тоже не закончится на этих землях под этим небом, где больше нет ярких цветов.