Теперь Маша каждый день начинала с прогулки через парк. Сначала не с прогулки даже, а с прохода от восточных ворот к западным и обратно. Можно было пройти прямо, по широкой главной аллее, мимо лиловых петуний и свежевыкрашенных скамеек. Первые дни Маша ходила этим, прямым путём. Быстрым шагом туда и назад. Но постепенно всё больше осваивалась, уже могла отпустить из вида указатель «Выход». А вскоре вовсю экспериментировала. Строила извилистые маршруты по незаметным тропинкам. Постепенно сорок минут — двадцать до западных и ещё столько же обратно, если по прямой, — превратились в часы, которые сложились в дни и месяцы, проведённые в парке.

По дороге сменялись времена года. Земля то отдалялась от солнца, то приближалась к нему. Маша замечала внешние перемены. Они её радовали. Но не сильно. Задуманная свыше неизбежность смены чёрно-белого на цветное дала сбой на уровне её собственной жизни. И никак, никак не восстанавливалась.

Ночью выпало немного снега. Маша свернула в боковую аллею, оставляя за собой следы первопроходца. А, нет, она не первая. Цепочкой сложного плетения вились вдоль скамейки птичьи следы. На спинке едва держался чуть оплывший маленький снеговичок с ольховой шишечкой вместо носа.

На краю урны опрятная ворона, наступив лапой на присыпанную снегом обёртку от мороженого, тщательно отдирала примёрзшие к бумаге остатки лакомства. Завтракала.

— Чего встала?

Маша вздрогнула.

— Ничего, смотрю.

— Учти, делиться не собираюсь.

— Я и не претендую.

Ворона запрокинула голову, зажмурилась от наслаждения.

— А я такое не ем, — поддержала разговор Маша.

— Да ладно! Ты серьёзно или от зависти?

— В нём доля молочного жира маленькая. Суррогат, а не мороженое.

— Господи, чем голова у человека забита! У тебя самой чего-нибудь есть?

— Нет.

— Ну и иди тогда.

— Я завтра принесу. Ты завтра здесь будешь?

— А то. Это моя аллея, я её контролирую.

— Так любой же прилететь может.

— Не может! Глаз выклюю.

— Жёстко.

— Жизнь.

Маша постояла немного, поковыряла ольховую шишечку, наблюдая за вороной. Пожала плечами и заторопилась на главную аллею.

Дождь сбил черёмуховый цвет. Зато распустившиеся яблони накрыли парк бледно-розовым тюлем, спрятав от лишних глаз коммунальные тайны его обитателей. Маша смотрела, как воронёнок с мокрыми клочками пуха на голове переваливается с боку на бок. Как дальними кругами ходит многократно битый рыжий кот со шрамом через всю морду. Вороны, штук десять, снимаются с веток и пикируют. Кот пригибается, прижимает уши, но ещё незаматеревшая трава — плохая маскировка. Вороны летают кругами, задевая крыльями по ушам. Воронёнок забивается под скамейку, чтобы переждать скандал. Совсем как человеческий детёныш: неуклюжий и беззащитный. Когда все разбежались-разлетелись, пара ворон опустилась на нижнюю ветку, нависшую над скамейкой. Завидев мать и отца, воронёнок встал на пальцы, затрепетал слабыми крыльями, широко раскрыл клюв, так чтобы за версту было видно ярко-жёлтый зев. Требовательно зарыдал, с прищёлкиванием и клёкотом для убедительности.

Ворона слетела с ветки, зашла в лужу. Положила кусок засохшей булки в воду, подождала, поглядывая по сторонам, пока набухнет зеленоватая горбушка. Поволохала, попереворачивала так и сяк. Деловитая, как хозяйка на кухне. Поскакала на утробный рык своего детёныша. Закинула кусок ему в пасть. И только потом пошагала к Маше.

— Твой?

— Мой. Упал вот.

— Бедненький, маленький.

— Ничего, вырастим.

— Ты похудела.

— Устала. Ночью не сплю. Котов отгоняю. Принеси чего-нибудь, а?

Маша кивнула. Побежала по боковой аллее к главной, дальше по указателю к выходу. Как хорошо, что вчера решила фарш для котлет накрутить. Всё сомневалась, надо ли. Для кого? Взлетела по широкой лестнице. Скорей на кухню. Помыла руки. Достала из холодильника миску с мышатами по краю. Погладила одну. Всхлипнула. Взяла горсть ярко красного фарша. Передумала и выгребла весь. Завернула в фольгу. Бегом обратно. Ворона ждала. И не одна.

— А! А это кто? — глотнула воздух запыхавшаяся Маша.

— Муж мой.

Муж кивнул и, слегка оттеснив Машину ворону, застучал клювом по фольге. Ворона пристроилась с краюшку. Маше стало жалко фарша.

— В следующий раз лук не клади. Булки поменьше. И можешь не солить.

В пруду дрожали облака, перечёркнутые тренированными ножками водомерок. Стрекозы на бреющем полёте уходили в осоку. Бессчётные обитатели хлюпали, чвакали, фыркали, посвистывали и жужжали. Чайки объедали уток. Маша сидела, одурманенная персидской сиренью, оглушённая какофонией летнего утра. Жевала уткину булку.

— Дай кусочек.

— На.

Ворона схватила горбушку и полетела в свою боковую аллею, откуда воронёнок, уже вполне способный взлетать до нижних веток, звал мать.

Нет, это не воронёнок. Это телефон.

— Чего трубку не берёшь?

— С вороной разговаривала.

— Шутишь! Рад, что у тебя всё в порядке.

На одуванчики сели бабочки, много. Маша смахнула слезинку. Да нет, всего одна. Красивая. «Чья-то душа», — подумала Маша.

Дрожит под мелкими каплями почти голая осина. Мокрая ворона притаптывает пожухлый ковёр, лениво ковыряется в многих слоях потерявших цвет лоскутьев.

— Ты как?

— Никак. Голова трещит.

— А ребёнок где?

— А кто ж его знает. У него своя жизнь, у меня своя.

— Залетает хоть?

— Да. Бывает иногда.

Маша плохо слышит. Липкий туман окутывает её всю. Взвешенная в воздухе морось закрывает уши и глаза. Маша пытается подцепить взглядом, как багром, чёрное пятно вороньей головы.

— Как муж? — кричит.

— Ну его, уж лучше одной, — едва слышно.

— Не скажи, — орёт Маша. — Одной хоть вой.

Мелкие капельки воды глубоко проникают внутрь. В горло, в грудь. Мокро внутри. Трудно дышать.

— Ты меня слышишь? — захлёбывается Маша. — Ты здесь?

Водяная взвесь становится плотнее. Маша почти не видит, как ворона приподнимает крылья, будто плечами пожимает, каркает и улетает.

— Подожди! — кричит Маша и бежит за вороной прямо на пробивающиеся сквозь туман светящиеся неоном причудливо выгнутые буквы. «Выход». Маша бежит, поскальзывается на мокрых листьях, падает. Поднимается, сбрасывает насквозь промокшее пальто. Так легче. Не выпуская из вида указатель Маша бежит быстрее и быстрее. Наконец выбегает на тропинку. Раскидывает руки в стороны, слегка отталкивается от земли и легко взлетает на край урны. Зыркает по сторонам. Никого. Достаёт длинным клювом обёртку от мороженного. Жмурится, предвкушая удовольствие. Доля молочного жира что надо.

Указатель погас. Ветер забирается под перья. Маша дрожит. Балансировать на краешке урны трудно. Маша не удерживается и падает в кучу мёртвой листвы. Переворачивается на спину, поднимает глаза. С ветки на неё смотрит ворона, что-то каркает. Маша не понимает. Смотрит в небо. Туман рассеивается. Пробивается солнце. Маша встаёт, находит взглядом ворону. Вскидывает руку, прощаясь. Разворачивается и бежит. К восточному входу или западному выходу. Какая разница. К людям.