— На вот, на стол поставь! — Нинка вынырнула из недр холодильника, протягивая начатую тарелку холодца.

— Зачем это? — растерялась я. — Выпьем по бокалу, закусим шоколадкой.

— Шоколадкой! — фыркнула Нинка, водружая на стол банку маринованных помидоров. — Шоколадом душу не обманешь. Да спрячь ты своё вино, господи! Всё равно водкой закончим, так уж лучше сразу. Приборы там.

Если бы сторонний наблюдатель описывал Нинку, он бы непременно отметил: «Вот человек, любящий хорошо поесть». Полненькая шустрая Нинка мгновенно располагала к себе неизменным добродушием. Её всегда было легко рассмешить — эта благословенная особенность обеспечивала Нинке щедрое внимание поклонников. И даже оставшись разведёнкой с двумя детьми, неунывающая Нинка умудрялась устраивать бурную, по меркам многих, личную жизнь.

Выпили, поохали, закусили.

— Горчица ядрёная! Где брала?

— Петька привёз аж пол-ящика. С голоду не помру — буду горчицу лопать! — В Нинкином голосе прозвучала неожиданная злость.

— Зачем столько сразу-то? На продажу, что ли?

— А спроси его! — Нинка ловко перекинула себе на тарелку кусок дрожащего холодца. — Он же перевозками занимается, вот клиент, бывает, и расплатится товаром. Пусть бы жену кормил горчицей своей.

— Как у вас с ним?

— Да как? Заезжает после работы. Ну, давай! — Нинка отсалютовала рюмкой. — Ох, дай запить. А помнишь, он мне каждые полчаса звонил? Под подъездом караулил. Я всё намекала, мол, может, женишься?

— А он что?

— Да как обычно: моя твоя не понимай. Так-то он мужик ничего, золотой, можно сказать, — Нинка пригорюнилась.

— Неси ложку, будем помидоры в банке ловить, коль с мужиками облом.

Нинка расхохоталась, тряхнув рыжей гривой.

...После этой встречи мы не виделись с Нинкой довольно долго. Мне было не до посиделок, я пыталась собрать себя в единое целое. Собрать, постичь, принять. Раздроблен изнутри, на ощупь твёрд. Когда Чумаков заговаривает со мной, я вся разом останавливаюсь и транслирую ему изо всех сил: «Не говори! не говори! не говори...» Я очень боюсь, что он скажет. Просто не знаю, что буду с этим делать. У Татки поступление на следующий год. Как на ней это всё отразится? Неговоринеговори... Я умею любить Чумакова и не умею жить без него.

Он был похож на молодого Маяковского. Какие у меня были шансы? На нашем женском факультете Чумаков сиял как фары надвигающегося поезда. Свиданий наших каждое мгновенье я праздновала, как Богоявленье. Я хотела остаться на кафедре, писать диссер по Серебряному веку. «Две диссертации для одной семьи — это чересчур», — постановила свекровь и устроила меня в фирму по продаже гигиенических товаров. Я выписывала накладные на доставку шампуней, ватных палочек и прочих памперсов. Раньше я как-то не задумывалась, что в человеке столько отверстий, требующих чистки. Быть человеком — это ужасно утомительно, жаль, что об этом не предупреждают заранее. Чумаков преподавал в универе. После рождения Татки денег стало не хватать. Свекровь поднатужилась и устроила меня на выписку накладных к конкурентам. Чтобы не отупеть, я читала про себя стихи по памяти, потом как-то сами собой стали складываться собственные строчки. Меня напечатали. «Ты у меня талант», — сказал муж. Он тогда создал ютьюб-канал, мечтал стать литературным блогером. «Не мужик — золото, — повторяла свекровь, — цени! Ещё в люди тебя выведет». Направляясь как-то в его рабочий кабинет, чтобы обсудить семейный бюджет, я услышала, как он смеётся с кем-то по телефону особым своим смехом. Ну что сказать? Семейный бюджет мы в тот день так и не обсудили. У меня появилась привычка ходить пешком после работы, чтобы не сразу возвращаться домой. Потому что — вдруг я приду, а его опять нет дома. Или ещё хуже — он дома. В одну из таких тоскливых прогулок я и наткнулась на Нинку.

Не успев опомниться, я оказалась в уютном полуподвальном кафе. Свечи в зеркальных стаканчиках, запах корицы. Нинка обладала эффектом крепкого спиртного: вокруг неё всегда самопроизвольно зарождался праздник. Я постепенно наполнялась веселящим газом.

— Нам два глинтвейна, — скомандовала Нинка, разматывая яркий шарф. — Ты как вообще? Похудела.

Мне не хотелось портить перламутровую радость нашей встречи и я перехватила инициативу.

— Ты-то как, Нинка? Петюня предложение сделал?

— О-о, мать, даже и не знаю, с чего начать. Сижу я, значит, на работе, — многозначительно понизила голос Нинка, — звонит мобильник. Поднимаю трубку, там женский голос: «Нина? Вы не пугайтесь, это Клава, жена Пети».

— Да что ты!

— Ага. «Нина, вы любите Петю?» Прикинь? Любите ли вы Петю. Я чуть со стула не упала. Я, говорит, знаю, что вы встречаетесь, Нина, заберите его, пожалуйста.

— Че-го?

— Не перебивай. О, глинтвейнчики принесли! Ну вот. Я, говорит, всё про вас знаю, мы с Петей давно не имеем близких отношений...

— Каких?

— Тех самых, — Нинка многозначительно посмотрела на меня поверх бокала. — Заберите его, говорит, потому что жить мы вместе не будем, а с вами он будет счастлив. Чуть от неё отделалась, мол, работа, то, сё. Звоню Петьке. Представляешь, этот идиот сам сказал жене, что у него есть любовница, и переписку показал.

— Зачем? — прошелестела я.

— А спроси! — Нинка увлечённо топила в стакане дольку апельсина. — Может, похвастаться жене решил? — Нинка театрально воздела руки к небу: — Господи, на свете столько проблем, а ты ещё и мужиков сотворил!

— Погоди, Нин, может, он из лучших побуждений. Разрубил, так сказать, гордиев узел. У тебя теперь разрешение супруги имеется. Давай, забирай!

Нинка глянула на меня с сожалением.

— И что я с ним делать буду? На работе упахиваюсь, домой приду — за мужиком ухаживай. Так-то пришла, прилегла на часок, — Нинка откинулась на стуле назад,— мама заедет, уроки с детьми сделает. Сваты их на каникулы к себе забирают. А узнай они, что у меня мужик — думаешь, заберут? Разгонятся! — Нинка заговорщически наклонилась ко мне поближе. — На моём дне рождения Баранова возьми да и ляпни тост, мол, за твою, Нина, личную жизнь. Свёкор аж подпрыгнул: «Какая такая личная жизнь? У неё двое детей, она мать!» Понимаешь? Их сынок второй раз развёлся, а у меня вместо личной жизни — материнский долг!

— Подожди, Нин, — я пыталась разобраться, — ты ж сама говорила, мол, люблю его...

— И люблю. Но я самодостаточная женщина. Нет, не понимаю я, — Нинка темпераментно взывала к отсутствующему любовнику, а за соседним столиком с интересом прислушивались, — жена есть, любовница есть. Зачем было всё портить? Теперь живёт с родителями, спит в кухне на раскладушке.

— К себе его не хочешь позвать?

— А детям я что скажу? Нет уж, заварил кашу — пускай и расхлёбывает! Ох и проголодалась я от этих переживаний, — Нинка энергично замахала официантке: — Девушка! Нам ещё по глинтвейну и меню!

Я слушала Нинку, попивая ароматное вино, и думала: «Чёрт его знает, может, и в самом деле? Что если позвонить этой Чумаковой любови да и сделать ей щедрое предложение? И покончить одним махом с этим балетом, от которого уже вся душа выстыла. Неужели откажется? Чумаков ведь у меня, если хорошо посмотреть, — не мужик же, золото!»