Подпоручик Смирнов стоял на кубанской станции, ожидая поезда в Крым.

— Что тебе в этом Крыму? — спросил его прапорщик Гриценко. — Это же безнадёжное дело!

— А что, прикажешь советам служить? Не дадут, петлю только дадут.

— Зря ты так, Смирнов. Брусилова взяли, и нас возьмут. Специалисты всем нужны, а своему народу служить и при советах можно.

— Ты что имеешь в виду?

— Езжай со мной в Москву, в штаб, вот сейчас.

— Ты что, сволочь, с красными контактировал?!

— А хоть бы и контактировал, хоть бы и да!

Подошёл поезд.

— Дожмут нас в этом Крыму, Смирнов, дожмут! И что дальше?

— В Париж.

— Да это же другая жизнь, граница, как в мир иной! С нуля, с нуля... Гардеробщиком за счастье!

— А в красной России не с нуля? Не граница и мир тот же самый? Смешно!

— Ох, всё. Вот он твой поезд в Крым, решай.

Подпоручик решил и сел в поезд.

* * *

Навязчивые мысли не покидали его ни дня. Он садился в поезд с осознанием, что Гриценко прав и их дожмут. И дожали. Он садился на пароход до Константинополя и понимал, что отправляется в мир иной. Что тоже оказалось правдой.

Потом был недолго Париж. Гардеробщиком его не взяли, шофёром тем более. Работал грузчиком, но бесперспективность была очевидна. Пошли слухи, что в Советы можно вернуться, и горькое сомнение в верности выбора поселилось в нём уже навсегда. Смирнов был умён и, что важнее, обладал здравым смыслом, потому очевидность смерти на Родине была для него бесспорна. Но сомнение не покидало его более никогда.

Поняв, что полезнее рассредоточиться с остальными, Смирнов уехал в Испанию. Поначалу и там было нелегко, но оказалось, что потерянная в историческом времени Иберия была заинтересована в военном опыте белогвардейцев, и так он обнаружил себя в рядах испанского офицерства. В очередной в его жизни решающий момент истории он оказался в Марокканском гарнизоне, что вполне естественно определило его во франкисты.

И вот так он и очутился здесь, возглавляя очередной карательный отряд на подходах к Валенсии. По слухам, где-то в горах в одном из бесчисленных партизанских отрядов республиканцев находился важный связной из Советского Союза. За ним и охотились.

Вечерело. Смирнов решил отлучиться по нужде и, поскольку всё ещё не избавился от былой благовоспитанности, ушёл довольно далеко в заросли.

Повернув за ствол дерева, он столкнулся лицом к лицу с ним.

* * *

Подошёл поезд.

— Дожмут нас в этом Крыму, Смирнов, дожмут! И что дальше?

— В Париж.

— Да это же другая жизнь, граница, как в мир иной! С нуля, с нуля... Гардеробщиком за счастье!

— А в красной России не с нуля? Не граница и мир тот же самый? Смешно!

— Ох, всё. Вот он твой поезд в Крым, решай.

Подпоручик решил. Прошло пять минут и поезд уехал без него.

* * *

Навязчивые мысли не покидали его ни дня. Во время пути в Москву, несмотря на безрассудное спокойствие Гриценко, каждую минуту ему казалось, что их поймают или свои, или чужие (да и кто теперь кто для них в этих обстоятельствах?). Однако же в разрухе гражданской войны частному лицу путешествовать оказалось на удивление легко, будто бы война была в другом измерении.

В Москве Гриценко сразу же повёл Смирнова к своему куратору ВЧК. Смелость прапорщика стала вчерашнему подпоручику сразу понятна. Беседа длилась чуть меньше часа, половину времени чекист смотрел на Смирнова абсолютно инфернальным взглядом, в котором читалось пустое ничего. В конце Смирнов сказал, что давал клятву служить Родине, а Родина — это её люди, и если человек труда сделал свой выбор, то так тому и быть. Чекист кивнул и протянул ему документы о сотрудничестве с ВЧК и повестку в штаб военного округа.

Поскольку Смирнов поднялся до своей невысокой армейской должности снизу и наследного дворянства не имел, проблем в служении новой власти не возникло. Спустя несколько месяцев бумажной чехарды его наконец определили в должность, и логично это была отправка на Крымский фронт. Предавать пришлось до конца, и после этого горькое сомнение в верности выбора поселилось в нём уже навсегда.

Карьерная судьба Смирнова была связана с Гриценко неразрывно, и так он оказался в подчинении Главного разведывательного управления. Служба в разведке была для него, обычного пехотинца, нова, однако схватил он её быстро, и было заметно, что он выдвинулся вперёд и у куратора ОГПУ, и по формальной линии.

Начались тридцатые годы. Смирнов был умён и, что важнее, обладал здравым смыслом, потому очевидность смертельного риска и полного бессилия была для него бесспорна. Он был уверен, что Гриценко его заложит, и, скорее всего, так бы и вышло, однако у судьбы были другие планы: сначала расстреляли самого Гриценко, потом и их куратора. Смирнов приготовился быть следующим, однако в самом ГРУ его любили, и генерал-майор спешно отправил его в качестве связного к коммунистическому сопротивлению, на помощь испанским республиканцам в войне с франкистами.

Уже несколько лет он воевал в Испании, будучи важным звеном координации усилий подполья и Советского Генштаба. Безнадёжность дела становилась очевидна, однако в СССР террор набрал такие обороты, что Смирнов был счастлив находиться здесь, пусть и в составе постепенно проигрывающей армии.

Из данных разведки стало ясно, что франкисты знают о нём, поэтому для конспирации он в случайном порядке перемещался между разными партизанскими отрядами в горах Валенсии.

Вечерело. Смирнов решил отлучиться по нужде и, поскольку всё ещё не избавился от былой благовоспитанности, ушёл довольно далеко в заросли.

Повернув за ствол дерева, он столкнулся лицом к лицу с ним.

* * *

Сомнений быть не могло: в лесах Валенсии друг на друга смотрели два подпоручика Смирнова.

Они молча смотрели друг другу в глаза, будто бы читая всё то, что произошло с каждым с тех пор, как их пути разделились. И каждый из них всё яснее понимал, что другой путь не принёс ни счастья, ни радости, ни душевного спокойствия, ни ощущения честности своего выбора. Ни пользы человечеству, ни пользы ни одному конкретному человеку. Их пути были разными, но стали одинаковыми.

В один момент, будто решив что-то, каждый выхватил из кобуры пистолет и выстрелил. Белый Смирнов попал Красному в голову, и тот мгновенно умер, отлетев довольно далеко от удара пули. Пуля Красного попала Белому Смирнову куда-то в область сердца, и ему хватило времени лишь убедиться, что рана смертельна, и умереть вослед.

Смирновы лежали. На звуки выстрелов в лагерях началось шевеление. Где-то завыли волки.

* * *

— Да это же другая жизнь, граница, как в мир иной! С нуля, с нуля... Гардеробщиком за счастье!

— А в красной России не с нуля? Не граница и мир тот же самый? Смешно!

Внезапно у Смирнова закружилась голова и он опёрся о своего собеседника. Тот довёл его до лавочки на перроне и стал искать помощи, но было поздно. Через десять минут он уже скончался от инсульта.