— Вы кота не видели моего, случаем? — спросил я у соседки. — Белый кошак, дородный. Третий день где-то пропадает. Хотя с него станется. На неделю уходил, бывало. Белый такой, с рыжим галстуком...

Руки мои похлопали по карману, где должна была лежать зажигалка.

— С галстуком? Не, не видела. А ты моего зверя не встречал часом?

— А каков он из себя?

— Да кот как кот. Обыкновенный. Серый такой, мокрый асфальт.

— Нет, не встречал.

— Беда-то какая. Беда!

— И куда делся потаскун этот? — прикуривая сигарету, посетовал я в унисон с причитаниями соседки. — Ну не шельмец разве? Патрулируй улицу теперь, разыскивай его, места себе не находи. А он? А он только, понимаешь, дрыхнет и дрыхнет, когда не у миски, конечно. У мисок то есть. Не напасёшься на эту прорву. Ночами шатается не пойми где — аппетит нагуливает, а днём оттягивается. Нет, всё это понятно, конечно. Кот — животное ночное, промысловое. Натура у него соответствующая. Мышей ловить должна. Только пользы от моего хищника в этом смысле ноль. Что есть кот, что нет его...

— Точно,— кивнула соседка,— проку от них никакого. У меня такой же бездельник, правда, наоборот.

— Это как так наоборот?

— Ночью дрыхнет, а днём шляется. Затемно уже является на крыльцо — здрасьте кого не видели! — трескает в три горла и на печку. А мыши, как носились по антресолям, словно по Питерской, так и носятся.

— Мой, кстати, тоже с печки не слезает.

— А-а-а, — обречённо махнула она рукой. — Все коты одинаковые.

— Ну сла-а-ава тебе Боже, нашё-о-о-лся! Вон он мерзавец, — с облегчением указал я соседке на белого откормленного кота, нёсшегося к нам со стороны магазина. — Поди сюда, поди, дуралей. Му-у-урзик!

— Да какой же он тебе Мурзик? — расплылась в блаженной улыбке соседка. — Васька это мой негодный. Верну-у-улся.

— Погодите, но ваш кот серый вроде, сами ведь говорили.

— Ага, говорила. Просто я его только в темноте и видела. А там все коты серые. Одинаковые. Хочешь сказать, я кота своего не узнаю? Ва-а-аська!

— Мяу...

Кот притормозил возле нас и начал с упоением тереться о ноги соседки.

«Ничего не понимаю. Может и правда обознался,— подумал я. — Её это кот. Странно! Вот же он — белый, коротколапый, да и галстук при нём».

— Мурзик, — сказал я ему на всякий случай, — хочешь сосиску?

— Мяу, — ответил он и прыгнул ко мне на руки.

«Наконец-то! Совсем другое дело. Мой это кот. А то — Васька, Васька. Надо же имя плебейское какое. Мурзики мы».

— Васька! — растеряно позвала его соседка.

— Мяу!

— Мурзик!

— Мяу!

— Я тебе дам — мяу, прохиндей!

Из подошедшего автобуса вылезла тучная баба Маша со слободки и, переваливаясь с бока на бок, словно большой противолодочный корабль, медленно направилась к нам.

— Прохиндей проклятый... Ух!

Остановившись возле нашей честно́й компании, баба Маша перевела дух и пригрозила коту толстой сучковатой палкой. В ответ кот забился ко мне под мышку и перестал дышать.

— Позвольте... Чем Мурзик вам так не угодил? — грудью встал я на защиту своего кота.

— Именно! Что тебе Васька-то мой сделал? — обиженно подхватила соседка, делая акцент на слове «мой».

— Да какой же он Васька? — простодушно рассмеялась баба Маша. — Скажете тоже! Маркиз это, соседа моего — инвалида Петровича — животное. Белый с галстуком.

— Ну не подлец ли, — посетовала она нам, вытерев краешком платка обильную испарину с красного мясистого лица. — Мурку мою третий раз уже брюхатит. Повадился, вишь ли, к нам шастать — миски Муркины чистить, а еще брюхатить. Ладно хотя бы брюхатил только, миски-то трогать к чему? Кормит Петрович его, что ли, плохо? Одна радость только, мышей всех вокруг передушил. Море мышей у нас всегда было. Моя-то краля на дух их не переносит, робеет... Как хорошо всё-таки, что нашёлся пострел, а то к Петровичу уже скорую вызывали. Марки-и-изка, пойдём домой?

Кот встрепенулся.

Мне даже обидно стало немного: «Дома своих грызунов пруд пруди, а этот ренегат... Постой-ка, а если этот кот, действительно, не мой вовсе?»

— Вы правы. Пожалуй, не мой кот это, — сказал я бабе Маше, передавая ей зажмурившегося кота. — Мой мышей не ловит.

— И не мой, — добавила соседка. — Забирай. Петровичу не болеть.

На том и расстались. Мы с соседкой пошли своих котов искать. А Маркиза баба Маша Петровичу понесла.

Где-то ближе к обеду Мурзик мой сам домой приволокся. Белый, сдобный, на шее галстук. Ввалился — и сразу к мискам.

— Мяу!

Посмотрел я ему пристально в глаза.

— Так это ты был утром с нами или нет? Признавайся, шельма. А может быть, и сейчас не ты это?

— Мяу, — ответил он, бесстыже зыркая на меня своими зенками.

Тут за печкой зашуршало. Ноль внимания.

«Мой кот», — удовлетворенно подумал я и пошёл за кормом.

Короче, так и не удалось мне выяснить, кто был тогда у остановки — мой кот, соседский ли, или Петровича. А может, этот проходимец и вовсе один на всех у нас.

А как тут поймёшь? Все коты одинаковые.