Десять лет назад он увидел её впервые — и сразу голой.

Слово-то какое — голая. Угловатое, больное; наткнёшься — ушибёшься. Не подходит. Обнажённой? Тоже нет. Слишком книжно. Или нет, картинно: уважаемые экскурсанты, посмотрите налево, это картина Гюстава Курбе, на ней изображена обнажённая женщина... Нагая? Похоже на «наган».

Давайте так: десять лет назад он увидел её впервые — и сразу без всего. Совсем. Ошибся номером в отеле и, не обратив внимания на то, что дверь открылась просто ручкой, он не прикладывал ключ — бессонная ночь, пятичасовой перелёт, тут своё имя забудешь, — прямо с чемоданом, сумкой на одном плече и ноутбуком на другом, шурша, кряхтя и ругаясь вполголоса, вломился к ней.

А она — переодевалась.

И первое, что он увидел — её груди, прижатые друг к другу боками, словно две вишни на одном черешке. Крупные, чуть недоспелые, белёсо-розоватые вишни с яркими симметричными отметинами опрятных сосков. Будто клюнул кто — раз, два! — и улетел.

В общем, он стоял и пялился.

И она стояла. Обычная бы тут закричала, схватила что под руку попадётся, прикрылась, спряталась. А эта — нет. Не меняя позы, спросила почти ровным голосом:

— Мужчина, вы что-то хотели?

А он, старый болван, вместо того чтобы извиниться, зажмуриться и выскочить поскорей, всё продолжал смотреть. Ну ладно-ладно, не такой уж и старый он был тогда, пятьдесят один год, но в тот миг показалось вдруг, что ему все восемьдесят и не случится уж больше в его жизни вишен, красивых женщин и этой подростково-юношеской нелепицы, поэтому надо смотреть, смотреть жадно, чтобы запомнить, отпечатать в мозгу, надолго сохранить в памяти этот монохромный снимок: белое постельное, женский силуэт, тишина, недвижность, — чтобы потом много лет вперёд самому насыщать живыми смыслами эту картинку.

Короче, стоял там перед ней, увешанный сумками, как новогодняя ёлка игрушками, и таращился, словно восьмиклассник. И только после того, как она повторила: «Мужчина?» — он опомнился.

— Ах да, простите, ради бога, я сейчас... — И неуклюже справляясь с поклажей, запинаясь за ковёр, порог и собственные ботинки, вывалился обратно в коридор.

И ещё несколько минут столбом стоял под дверью.

Она потом не раз объясняла: вернулась с конференции, усталая, сходила в душ и хотела лечь поспать, сбросила халат, а когда услышала шум возле двери — от неожиданности совершенно позабыла, что раздета. Опомнилась уже после, когда за ним, наконец, захлопнулась дверь. Посмотрела на живот, схватилась рукой за грудь, ахнула, всхолонулась: боже, какой ужас! Сердце застучало, как крольчиное; спряталась под одеялом, лежала и думала: вот идиотка, влипла по-глупому, а ведь не девочка уже, что за паралич внимания, а замок-то, замок, почему не заблокировался?.. Провалялась до вечера, со стыда не уснула, спустилась к ужину — а там опять он.

— Я подумала, что с ума схожу, — смеётся теперь, вспоминая.

А он ничего не подумал — он уронил поднос. Ронять подносы — дурацкий штамп, хуже только закашляться от удивления. Но в жизни почему-то происходят именно штампы. Греческий салат, пюре с котлетой и чай мерзкой бессмыслицей разметались по полу, забрызгав ему брюки, а ей длинную юбку — в этот раз она, само собой, была одетой. Тогда он, кстати, даже успел об этом пожалеть — очень хотелось ещё раз взглянуть на эти вишни.

Да, очень уместная мысль в момент, когда ты стоишь посреди картофельного пюре.

И опять она не закричала — просто стояла и смотрела, как по белому подолу расплывается каштановое пятно от чая. Кричать начала какая-то тётка в обвислом свитере (которую, впрочем, можно было понять: злосчастный поднос пролетел в сантиметре от её руки):

— Осторожнее, мужчина!!! Что вы творите?!

«Какой хороший вопрос, — подумал он медленно, словно пьяный. — И правда — что я творю?»

— Кажется, мы с вами второй раз встречаемся, — вдруг сказала она.

— Д-да, — заикнулся он и посмотрел на пятно. — Извините, я вам юбку испортил.

— Да, — легко согласилась та и добавила: — Видимо, встречи без одежды нам даются лучше.

На этом месте она всегда краснеет:

— Я ни на что не намекала! Просто не знала, что сказать, и брякнула первое, что пришло в голову...

И это первое оказалось таким ядрёным, что он прямо тут, посреди чая и листьев салата, под крики обвислой тётки вдруг предложил поужинать вместе.

А дальше всё, наконец, пошло нормально, как у людей: прогулялись по набережной, съели по мороженому, чинно расстались в холле отеля и прыснули со смеху, направившись к одному лифту, — номера-то ведь рядом! Где-то между третьим и пятым этажами выяснили, что приехали из одного города, а к седьмому он вдохновился этим настолько, что предложил наутро встретиться за завтраком.

А спустя месяц — очень долгий месяц! — он пробормотал, целуя её:

— Твои груди — как вишни.

— Ты ещё не снял с меня бюстгальтер, — засмеялась она.

— Я помню, — прошептал он.