Она вошла очень тихо, спокойно так, будто бы даже равнодушно. Иван Константинович сразу напрягся. Не так приходят подавать заявление, совсем не так: кричат, рыдают, взывают к справедливости, причитают, украдкой вытирают слёзы. А эта... Психованная наверное, решил для себя Иван Константинович. Как бы на кого не кинулась. Или аферистка начинающая, ещё не выучила, как на жалость давить и жертву разыгрывать. Таких Иван Константинович тоже повидал — приходят, жалуются: то студент-однокурсник преследует, то муж как-то не так пристаёт, то друзья фотографиями неприличными шантажируют. А сами-то ни кожи, ни рожи. Ясно же как день, внимания просто девкам не хватает, вот бегают, жалуются.

Ещё и на дежурстве сегодня Олежка, молодой, наивный, нестрелянный. Вот сейчас она ему на уши присядет со своими преследованиями-приставаниями, а Олежка, нет бы сразу от ворот поворот дать: мол, дамочка, идите домой со своими глупостями, — расчувствуется, всё запишет старательно, в работу примет — потом им, и если не повезёт, то даже самому Ивану Константиновичу, реагировать, разбираться и отчитываться. Получается, сама судьба заставила Ивана Константиновича пройти мимо входа именно в эту минуту — должен же кто-то наконец показать дурному новичку, как работать надо. Иван Константинович глубоко вздохнул, преисполнившись ответственностью, возложенной на него Вселенной, и уверенно прошагал к стойке дежурного, чуть не поскользнувшись по дороге, — эта жалобщица ещё и наследить успела, никакого уважения.

Олежка, видимо, уже успел задать стандартные вопросы, потому что, когда Иван Константинович тяжело облокотился на стойку, девушка мелодично сказала:

— На меня напал мой жених.

Ну точно, не подвела чуйка! Иван Константинович даже крякнул удовлетворённо. Он ведь прям знал, он таких издалека видит, вертихвосток. Жених на неё напал, а сама стоит — ни синячка, ни царапинки. Платье лёгкое, не по погоде, на бретельках: и шею, и руки отлично видно — ни следочка. Девушка продолжила, и хоть с каждой секундой она всё меньше нравилась Ивану Константиновичу, её голос показался ему даже более нежным и чарующим, чем в начале.

— Он пригрозил меня убить.

Иван Константинович стиснул зубы. «Как убьют, так приходите», — вертелось на языке вроде как в шутку. Но нельзя, нельзя. Новые правила, этика-эстетика, теперь нельзя дуре сказать, что она дура, даже если она напрашивается. Вот чего она хочет? Чтоб Иван Константинович с её женихом поговорил, раз она сама не может? Или чтоб Олежка, как собачонка, на коврике около её двери дежурил? Отличная, кстати, идея, туда ему и дорога. Или, может, чтоб весь отдел вокруг неё ходил, как телохранители киношные? Ну не может полиция по каждому грубому слову в ружьё подниматься. Вон Иван Константинович вчера тоже соседу сказал, что его шавку с балкона выбросит, если она ещё раз среди ночи залает, так что ж, и к ней теперь охранника приставить? Ведь любому нормальному человеку понятно, что никакую собаку ни с какого балкона Иван Константинович выбрасывать не собирается.

— Это ваша первая жалоба на жениха? — перебил поток мыслей Олежка.

— Вторая.

Тут Ивана Константиновича осенило: журналистка. Потому и голос такой поставленный, и уверенная такая, сейчас спровоцирует, на диктофон запишет, а завтра из каждого утюга будут говорить, мол, полиция плохая, грубят, работать не хотят, женщин обижают, в культуре не разбираются.

— А кто принимал первую, не вспомните?

— Почему же, вспомню, — в голосе отчётливо зазвенела улыбка, — Иван Константинович Полесов.

Девушка и головы не повернула в сторону Ивана Константиновича, а вот Олежка тут же уставился на него и, кажется, даже перестал моргать. Через силу, не отрывая взгляда, выдавил:

— Расскажите, пожалуйста, подробности.

Она заговорила. Её голос тёк, затапливал, закручивал смертельным водоворотом и тянул куда-то на дно. Она всё говорила, и говорила, и говорила; медленно, тягуче, рассказ её превратился в опасную топь: ступишь — не вырвешься. Иван Константинович начал задыхаться, перед глазами встала пелена. Вдруг, словно сквозь толщу воды, послышался звонкий голос Олежки:

— Мы должны проверить место преступления.

Это было совсем не по протоколу. Но у Ивана Константиновича першило горло и слезились глаза, а ещё он внезапно заметил, что уже давно куда-то идёт, спотыкается, оступается, но идёт. По насыпи, по траве, по чавкающему берегу. И не один идёт. Иван Константинович покрутил головой, насчитал в сгущающихся сумерках человек пятнадцать, сбился. Целое сыскное мероприятие, всё отделение околдовала, чертовка. И пострадавшая впереди, словно королева перед войском.

Наконец остановилась около небольшой речки.

— Здесь.

Очарованное войско безропотно ступило в воду. Зашарили руками, загомонили, осоловело заморгали. Иван Константинович выдохнул, грешным делом решил, что перетопит их ведьма проклятая. Девица, словно услышав, тут же прямо перед Иваном Константиновичем возникла. В лицо заглянула. Губы будто бы в улыбке растянула. За руку потащила, отводя подальше от основной группы.

Иван Константинович наконец-то её вспомнил. Приходила, не соврала. В этом же синем платье и приходила. Месяца три назад. И руки были, как платье, синие, все запястья захватанные. Испуганная была, плакала постоянно, слёзы размазывала, говорила, убьёт её жених. Да кто ж так не говорит? Иван Константинович тогда сказал ей успокоиться, ночь подумать, приходить на утро с холодной головой — нечего молодому хорошему парню жизнь на эмоциях ломать. Она и ушла. И пропала. Совсем пропала, Иван Константинович даже как-то объявление видел на улице, даже что-то беспокойное почувствовал. А вот нет, всё же прав оказался, вот она, жива-здорова, понервировать просто родню решила.

— Нашёл! — послышался испуганный звонкий голос. Иван Константинович поморщился: опять Олежка. Нехотя оглянулся, пригляделся. В полутьме со всплеском мелькнуло тело в какой-то синей тряпке, по рукам доплыло до берега.

Больше Иван Константинович уже ничего разглядеть не мог, ноги несли его всё дальше, слушаясь течения и не подчиняясь разуму. Вскоре ничего не осталось, кроме шелеста реки вокруг и бледной фигуры впереди. Иван Константинович лениво отметил, что в воду они зашли всего по пояс, а с волос девушки вода льётся ручьём. Что-то подсказывало, что это наблюдение ему уже не поможет.