День только начался, и первое, что я вижу перед собой — маленький медвежонок. Мама быстро отдаёт его и переходит к следующим подаркам, стараясь поскорее разобраться с посылкой. Я убираю с лица мешающие кудри и рассматриваю нового жителя комнаты: пиратская шляпа из фетра, шорты в красно-белую полоску и чёрная повязка на одном глазу. Этот медвежонок — не какой-то там толстенький обжора из леса, а настоящий пират. Прямо как я сама, ведь у меня есть собственный чердак, который мы с братиком называем «Пиратский этаж». Там аташка построил большую, с узорами деревянную палубу, блестящую в середине дня, когда солнце светит через окошко. Я люблю сидеть там на полу и, притянув ноги к себе, рассматривать, как лучи неспешно уходят с кругленького штурвала, а чёрная тень забирает управление на себя. Как будто смена караула в армии, один заменяет другого, пока тот идёт поиграться во дворе. Аташка говорит, что именно так у солдат. Ещё они стоят по стойке смирно, поэтому и я учусь так же. Утром у нас зарядка, потом командные упражнения с братиком, ещё теннис, ЛФК и снова теннис. Вообще, тенниса в жизни у меня много, а вместе с ним — громкого тренера. Но он просто хочет, чтобы мы были сильнее, быстрее и лучше всех, так что я продолжаю играть. Каждый раз, когда начинаю слишком уставать во время занятий и готова грохнуться на землю, я вспоминаю, что так же сейчас себя чувствует папа. Он в армии, а там наверняка бегает сколько надо кругов, потому что сильный, и помогает товарищам стоять на карауле, потому что добрый. Папа у меня самый добрый. Медвежонка, кстати, я получила именно от него, так что решила, что назову его «Тятя». Как будто папа, только поменялись буквы. Как по мне — это отличное имя для юнги.

Тятя не очень умело управляется с большим штурвалом и постоянно наклоняет голову вперёд. Я давно поняла, что голова у него сделана из одного материала, а тело из другого. Из-за этого они как будто чужие друг другу, но ничего. Тятя старается быть хорошим пиратом. Даже если у него нет пальцев, чтобы держать штурвал. Мне хочется сказать ему что-то в стиле тренера. Типа: «Встаём, встаём!» или «Ещё не время отдыхать!» После этих слов я начинаю злиться, из-за повторяющейся цепочки: я делаю что-то не так, и зная, что тренер будет злиться, начинаю заранее быть злой. Выматывает такое, поэтому я и любила играть с папой. Мы вместе иногда арендовали корт и играли, при этом я могла болтать обо всём. Но чаще всего я не говорила, а злилась, потому что никак не могла сделать всё идеально. Папа тогда громко смеялся, называя меня как-то в своём добром стиле, типа «солнце». Главное было, что он не отвечал злобой на мою злость. И я вообще за всю жизнь не видела, чтобы папа кому-то отвечал агрессией, поэтому он у меня и самый добрый. Так что я не злилась на Тятю, в конце концов, он чем-то похож на папу. Я, будучи капитаном, ругаю Тятю за непослушание, а он не отвечает злостью — просто понимающе смотрит глазами-бусинками. Я решила, что теперь Тятя будет старшим матросом.

Школа снова начинается, так что чердак аташки придётся оставить. Мы с Тятей попрощались с кораблём и в машине говорили о том, что он уплыл в Тихий океан, а не в Индийский. А может, вообще в Аральское море, не зная, что оно засыхает. Тятя был очень похож на папу, так что радостно пожелал кораблю удачи. Наверное, он прав. Всё, что ни делается — всё к лучшему. Правда, вот бы настоящий папа это сказал, а то уже два года скоро будет его глупой службы. Он, конечно, пишет письма, и мама их читает. На краях тех листочков папа рисует маленьких человечков, которые — главные герои его историй. В них брат с сестрой отправляются в путешествия, разгадывают тайны, и один раз там даже был медвежонок Тятя, точь-в-точь мой. Папа хорошо пишет, прямо как все эти Андерсены и Драгунские, так что я не жалуюсь и не ною. Спасибо, что от папы хотя бы письма есть. Просто на теннисе я уже перешла на жёлтый мяч с зелёного, а значит могу играть по-взрослому. Хочется показать ему, чтобы гордился.

Иногда я осторожно поднимаю пиратскую повязку Тяти, чтобы глаз медвежонка отдохнул. Я так делаю после того как попробовала ходить по дому с одним закрытым глазом, и он начал болеть. Тятя, наверное, тоже от этого постоянно устаёт. Потом я заметила, что когда кушаю, живот надувается, и пояс штанов начинает жать. И теперь я отпускаю чуток шорты Тяти, чтобы он дышал. Не представляю, как грустно живётся моему медвежонку, когда все могут бегать и прыгать, а он только сидеть на попе с опущенной вниз головой. Папа тоже так себя чувствует?

* * *

Я бросила теннис. Уже прошло пять лет, как все в доме ждут папу. Мама говорит, что он вернётся завтра, послезавтра, в субботу следующей недели. Мы с братом уже не верим. Хрен его знает, где папа. У меня есть медведь с глупым именем Тятя, шерсть которого становится твёрдой от собранной грязи. Я теперь как он смотрю на всех пустыми глазами-бусинками и опускаю голову в толпе людей. Много злюсь. Тятя видел с подоконника моей комнаты, как я кричу на маму, дерусь с братом и тихо плачу под своим одеялом. Короче, Тятя стал среднестатистическим отцом в семье — смотрит и ничего не делает. Но ведь мой папа не такой. Я уверена, даже в том холодном и жестоком месте — мой папа самый добрый. Кстати, оказалось, что то место было обманкой. Нам с братом говорили, что папа в армии, и вместе с такими же товарищами учится защищать землю, а на самом деле название того места — колония строго режима. Нет смены караула, только определённый срок за неопределённое преступление. «Как же так?» — спрашиваю я Тятю, зная, что ответом будет закрытый пиратской повязкой глаз. Как же так возможно, что мой папа в тюрьме. Он ведь самый добрый и самый сильный. Страшно, грустно и снова знакомая злость. Я злюсь, потому что Тятя здесь, а папа там. В этой тупой Астане, куда его забрали злые люди. Тятя снова роняет голову. Папа там, пока мы здесь пытаемся разобраться с одиноким гневом мамы. Я хватаю Тятю и отрываю ему голову, которая никак не может успокоиться.