На рассвете я долго смотрю в потолок, отрешённо прислушиваясь, как на улице поют птицы, шуршит в листве ветер. Где-то вдали глухо воет сирена, но я не обращаю внимания.

Рядом со мной безмятежно посапывает жена, у противоположной стены — дочка. Я счастлив, что у меня такая замечательная семья. И я счастлив, что отвратительная война, в которую была втянута наша империя, подходит к концу. Пусть мы и проиграли — а в этом уже ни у кого нет сомнений, просто люди не осмеливаются говорить вслух, — но я всё равно рад.

Однако сирена не унимается, и смутная тревога закрадывается мне в сердце, мешает вновь уснуть.

Вздохнув, тянусь к часам.

7:36

Какое восхитительное утро! Последние дни были пасмурны, теперь же, судя по всему, небо прояснилось, совсем безоблачно.

Жаль, что остальной мир не замечает этой красоты. Жаль, что всё так же норовит вцепиться сам себе в горло...

Но войны не могут длиться вечно. Я верю, что однажды людям надоест убивать и калечить друг друга. Обязательно надоест! И тогда будет заключён мир, стихнут пушки, а павших предадут земле. Те, кто выжил, возвратятся домой и снова научатся ценить красоту раннего утра.

Так оно было со мной. Увы, лишь потеряв ногу и став инвалидом, я смог избежать бесчестья, вернулся к семье.

7:45

Усевшись на постели, беру прислонённый к стене костыль и, опершись на него, поднимаюсь.

— Что такое? — сквозь сон бормочет жена.

— Всё нормально, — улыбаюсь я.

Она не видит моей улыбки, ведь по-прежнему находится в долине грёз. Впрочем, оно и к лучшему, потому что я необъяснимо встревожен, не уверен, что моя улыбка искренна.

7:49

Застегнув на запястье часы, пересекаю комнату и раздвигаю створки. И правда — небо безоблачно. Тёплый ветерок ласкает моё лицо, и в этом я обнаруживаю намёк: несмотря ни на что, жизнь всё так же прекрасна. И как же хочется верить, что этот чудесный день станет первым днём окончания войны, днём, когда бойня прекратится, и все мы объединимся, чтобы разогнать скопившийся в наших душах мрак.

7:52

Но... что-то явно не так. Предчувствие неумолимо надвигающейся беды не даёт мне покоя. Мне страшно. Не за себя, но за семью. За их судьбы!

Тогда я подхожу к дочери, с умилением наблюдаю, как она спит. Сон ангела. Её мысли чисты, как подлунная роса. В них нет тревог, они не омрачены грехом отнятых жизней. Дитя, чей разум — это журчание горного ручейка по весне. Он не испорчен политикой, не затуманен долгом перед отчизной и не поломан ужасом от всей той ярости и злобы, что таят в себе и долг, и политика. Моя дочь спит и даже не представляет, в каком жестоком мире ей предстоит выживать.

Вот поэтому я боюсь — за её будущее, за будущее всех нас...

8:01

Надо бы включить радио, послушать, что там передают. Но я не двигаюсь с места, жду чего-то...

А затем умолкает сирена, сгущается тишина...

Может, я просто себя накручиваю?

8:05

А может, сегодня и вправду особенный день?

Не знаю почему, но точно уверен, что так оно и есть. Наверное, этим и вызвана моя тревога.

В самом деле?..

Закрываю глаза и мысленно любуюсь видом на город. Это очень красивый город, расположенный на шести древних островах. Это — моя родина, родина моих предков...

Но что-то всё равно не так. Город безмолвствует. Он будто бы затаился, ждёт чего-то.

8:09

Тогда я открываю глаза и только тут замечаю несколько точек высоко в небе. Они неспешно движутся в мою сторону. Вражеские самолёты летят свободно, никто им не препятствует, не обстреливает...

— Что это значит? — шепчу я. — Что им здесь нужно?

Нет ответа. Лишь гулко бьётся сердце в груди.

8:14

И внезапно тревога достигает предела, выплёскивается, перерастая в натуральную панику. Я оглядываюсь на мирно спящих жену и дочь. Я понимаю...

8:15

...Всё кончено.

Так в мгновение ока день становится ярче тысячи солнц, и множество жизней буквально испаряются в этой ослепляющей вспышке...

Меня зовут Такахаси Рокуро, я и моя семья — жители потерянного города Хиросимы. 6 августа 1945 года, в 8:15 мы умерли.