Они все стали зомби.

Я долго не хотела в это верить, не обращала внимания на очевидные факты. Сначала мелочи — слова, фразы, термины. Какой-то нескончаемый белый шум из горла моей дочери, в котором я, как ни старалась, не улавливала никакого смысла. Потом агрессия: однажды Аня так сжала моё запястье, что я взвыла от боли. Я всего лишь хотела не дать ей уйти из дома. Туда, к другим зомби. Мне тогда казалось, что детей можно спасти — надо лишь изолировать. Поговорить. Объяснить.

Моя девочка болела. А потом умерла. Превратилась в зомби.

Однажды я разозлилась, закричала, и Аня, как зверь, оскалила зубы — такие ровные, такие крепкие, не зря всё детство провели в кресле у стоматолога. «Я тебя укушу», — сказала дочь. Она будто хотела пошутить, но зомби на такое не способны.

Наши дети стали безмозглыми ходячими мертвецами. Без памяти. Без чувств. Без эмоций. Больше не люди. Бродят по улицам, сбиваются в стаи, как голодные псы. Нам, родителям, остаётся лишь быть милосердными.

Я спрашиваю себя, что я могла сделать? Могла ли что-то исправить? Могла ли помочь Ане и тысяче её ровесников? Нет — мы слишком поверили в байку о свободе воли и валили странности с патологиями на болезни роста. И вот наши дети выросли, чтобы в один момент стать зомби.

Иду по улице, засунув руки в карманы джинсовой куртки. Её раньше носила Аня. Когда дочь стала превращаться в зомби, она сильно похудела, так что часть вещей досталась мне.

Моя ладонь сжимает рукоятку кухонного ножа. Я сделаю всё быстро, чтобы Ане было не больно и не страшно. Хотя умом понимаю, что дочь давно не чувствует ни боли, ни страха, ни сострадания.

Я слышу крики — из окна первого этажа выскакивает подросток-зомби и падает на сырую землю — его глаза пусты, как у всех теперь моложе тридцати, — потом поднимается и ковыляет прочь. Из подъезда, матерясь, выскакивает мужчина. Зомби хромает, оставляя за собой кровавый след. Наконец он снова падает, а преследователь вонзает ему в шею нож. Мужчина рыдает, просит прощения, но продолжает делать что должно.

Зомби опасны для всех нас. Их нужно убить, уничтожить и похоронить.

Я ускоряю шаг и оказываюсь на перекрёстке. Там спокойно, только где-то хнычет ходячий мертвец. Совсем маленький. Лет двенадцати. Существо, ещё недавно бывшее девочкой, изучает меня с хищной злобой. Скалит зубы, а руки, ещё недавно державшие смартфон, сжаты в кулаки.

Я медленно достаю нож, но затем убираю его обратно.

У этого зомби есть родители. Нельзя лишать их права забрать жизни тех, кого они родили.

Ворота во внутренний двор дома номер шесть распахнуты. Внутри никого. Я иду ко второму подъезду. Тяну дверь на себя, и та внезапно поддаётся.

В здании тишина. Здесь почти нет семей, нет стариков, нет моих сверстников. Микроскопические квартирки снимают люди моложе тридцати пяти. Вечно одинокие. Легковерные. Тянущиеся к простым удовольствиям. Аня как-то говорила, что половина дома пустует. Оно и к лучшему. Меньше шума.

Стучусь в дверь. Слышу осторожные шаги.

— Ань, открой, это мама.

— Ты чего пришла? Тебя же убить могли! — У дочери слишком короткие волосы — должно быть, уже начали выпадать. Кожа бледная, под глазами синяки. Голос звучит странно, как плохо настроенная звуковая дорожка с дубляжом.

— Блин, мать, ну ты даёшь! — Слово «мать» бьёт по ушам. Она никогда меня так не называла.

Прохожу в квартиру, и в нос ударяет тошнотворный запах. Моя дочь гниёт тут уже не первую неделю, теряя человеческий облик, согнувшись перед компьютером.

Аня отворачивается — я выхватываю нож.

— Мам, твою ж, ты чего творишь?! — она резко разворачивается. Я теряю равновесие и падаю на пол. Аня, усаживаясь сверху, вжимает мои руки в пол. Я вою от боли, когда когти вонзаются в запястье. — Совсем со своим телевизором с ума посходила!

Я рычу и пытаюсь сбросить её, но после двух инсультов и долгих лет сидячего образа жизни не могу ничего сделать с девушкой, которая когда-то помещалась у меня в изгибе руки.

— Ань, ты на хрена её пустила? — надо мной склоняется вторая зомби. У неё нет волос, а над бровью чернеет татуировка.

— Помоги, Кать!

Подружка отпихивает нож ногой, и вдвоём они усаживают меня на стул. Я кричу, царапаюсь, но четыре крепкие руки удерживают меня и связывают скотчем.

— Да она нормально выглядела, когда я ей дверь открывала, — говорит Аня.

— Нормальность — понятие расплывчатое в наши сложные исторические времена. Господи, как хорошо, что моя семья в другом часовом поясе.

— Мам, тебе воды дать?

Я кричу. Рыдаю. Вырываюсь. Тело болит: даёт о себе знать старая травма ноги. Но бессердечные зомби и не подумают освободить, облегчить мои страдания — лишь смотрят стеклянными глазами.

Они перетаскивают меня в ванную комнату и ставят стул между ванной и стенкой.

— Как только оклемаешься, мы тебя выпустим, — вкрадчиво говорит дочь.

Да, когда оклемаюсь. Когда стану такой же зомби, как и она. Я закрываю глаза. Снова и снова вижу чёрный экран телевизора. Сквозь помехи прорезаются красные, как кровь, слова: УБЕЙТЕ СВОИХ ДЕТЕЙ!