В тот день им сообщили, что Бэн утонул, так и не добравшись до Гилеада. Сара слышала, как господин Пекушка шептался на кухне с ребятами: «Грузовой кит избавился от него, не доплыв даже до Южной Георгии!»

Весь день по углам шуршали страхи и предположения: «Кит начал блевать из-за изжоги, потому Бэна и выбросило в воду, а потом затянуло вниз, как под проходящий поезд, поэтому шансов всплыть не было!»

Заслышав их, Сара фыркала и отворачивалась. Что могли портовые мальчишки знать о зарегистрированных экземплярах китов-гигантов? Когда им учиться, если «тяни-таскай», «приноси-подтирай» не заканчиваются весь день? А потом приходят эти. И начинают уговаривать толкнуть чушь на той стороне побережья. Взрослым-то туда не добраться, каждый грузовой корабль перед отплытием осматривают трижды, каждый матросский ботинок вытряхивают, а после оставляют у трюма караульных постовых с дульнозарядными винтовками, и никаких «Цельсь на счёт три» или «Стреляю в воздух»! Но дети...

Этих на кухню привёл сам господин Пекушка. Саре тогда было девять. В то время уже закрыли Хэмбрский интернат, и их с Бэном распределили работать в господский дом. Она до сих пор скучает по их старой школе возле буковой рощицы и по доброй нянечке Пафе, что шила им нарядные воскресные платьица и запихивала старшим девочкам в лифы скомканное тряпьё — говорила, так приходской священник выделит больше пожертвований. Иногда она думала, что именно воспоминания о прошлом и уберегали их с Бэном от этих. Ребят на кухне было много: они щебетали воробушками, прыгали между котлами с варевом, в охотку делились советами и историями и, казалось, были готовы на любую работу, но этим будто позарез нужны были именно приходские.

Перед тем как они забрали Бэна, тот успел вручить ей амулет из карасиной головы: сухая косточка, подвешенная на суровой нитке, должна была послужить оберегом. Но амулет не помог. Холодный серый океан наблюдал за ней в окно и видел, как Сару за лодыжки вытягивают из-под кровати, как украдкой она вытирает кровь с саднящей щеки, как от прикосновения шаветки её красивые волосы медленно падают на пол. Даже если слухи о китовой изжоге не были правдой, эти решили перестраховаться.

Груз вшивали долго. Медсестра, у которой почему-то оказался голос нянечки Пафы, тихонько уговаривала её потерпеть. Совсем чуть-чуть осталось!

— И не бойся, не прорастут они в тебе! — улыбалась она, вкладывая в ранку, словно в кармашек, маленькое семечко, запечатанное в слюду. — Зато, если будешь умницей и если всё пройдёт хорошо, прорастут там, где они очень сейчас нужны!

Но порезы всё наносились и сшивались, и казалось, им никогда не настанет конца. Яркая лампа светила прямо в лицо Сары, не давая уснуть. Но спать хотелось невыносимо. Она широко зевнула. От анестетика мысли в голове начали путаться, боль маленьких ранок с запрятанными контрабандными семенами чувствовалась слабо, неуловимо, почти призрачным отголоском. Порезы тянулись вдоль тела тонкими красными нитями, обрывались, вырисовывая чудные пунктирные узоры, которые постоянно норовили превратиться в забытые воспоминания, в карты с уроков океанографии, в строчки из старого письма.

Поздно ночью Сару повезли на пристань. Из окна экипажа она видела океан и торчащие над уровнем воды ноздри мраморной утопленницы, поэтому сразу поняла — едут к заповеднику: замурованной бухте, где грузовые киты отдыхают и кормятся перед большим заплывом. Ей велели снять больничную сорочку и разуться, после чего густо с ног до головы вымазали сильно пахнущей пастой из фитопланктона и гилеадского бальзама. Холодный ветер застыл на коже ледяной коркой.

Мокрые доски упрямо скользили под ногами, пока Сара шла к лесенке в воду. Туда, где рабочие заповедника опускали китам синтетический криль. Грузовые киты были жадными, но ленивыми.

— Тебе нужно собрать возле себя самое крупное облако, — слышала она возле уха больше не нянин, но какой-то смутно знакомый голос из прошлого. — Бултыхайся сильнее, тогда на твой запах приплывёт больше рачков!

Добравшись до спуска в воду Сара сделала глубокий вдох и... замерла. Но получив увесистый тычок в спину, зажмурилась, согнулась колесом, сиганула вниз и быстро поплыла.

«Самое большое облако криля будет моим, самое большое облако криля...»

Если не будет, если кит её не выберет, Сара знала, чувствовала нутром, гадким сосанием под ложечкой — на кухню она не вернётся. В городе, где обычным делом считалось найти картонный гробик под своей дверью или после пробуждения потерять ловца снов, висевшего над кроватью, никто не хватился бы пропавшего ребёнка.

Сара чувствовала, как постепенно вокруг неё собираются маленькие, юркие рачки. Сначала щекотка коснулась её правой ступни, затем перенеслась на шею, после — под сгибы коленок. Она поискала взглядом берег, наткнулась на колючий взгляд этого и нырнула под воду.

В последнюю секунду, перед тем как кит проглотил её, Саре показалось, что кто-то под водой схватил её за руку и вложил в ладонь какой-то твёрдый и острый камушек. Она открыла глаза, но рядом никого не было.

* * *

Внутри кита было тепло. Мерещилось: ни под ней, ни над не было никакого пространства. Одна сплошная тягучая и невыносимая глубина, где вместо дна может оказаться вообще что угодно. И прямо в этот момент ступающие, ползущие и крадущиеся по илу гады вынашивают план, как затянуть Сару к себе.

А может, никакого дна и нет вовсе? Сара провела ладонью по скользкой и тёплой слизи на стенке желудка. Интересно, если тогда в воде это был Бэн, следует ли он сейчас за китом? Следит ли, чтобы с ней ничего не случилось? И... спасёт ли её, если она окажется в воде?..

Амулет из карасьей головы Сара повесила на шею. Чем он ей может помочь теперь, когда всё самое худшее уже произошло, она не знала. Но обрывок надежды скользкой маленькой рыбкой пробрался к ней в сердце и, казалось, всё подрастал и подрастал. До тех пор, пока не начал выдавливать изнутри слёзы.

Но плакать было нельзя. Вот единственное напутствие, что услышала в тот день Сара от этих. Услышала и запомнила крепко-накрепко. Если хоть одна слезинка упадёт в желудок кита, случится что-то совершенно непоправимое. Так что нужно сидеть тихо-тихо, терпеть щиплющий на ступнях кожу желудочный сок и ждать. Ждать, что чудо свершится и однажды волны и сила кита вынесут её к берегам Гилеада, а там... А уж там точно о ней кто-нибудь позаботится.

Сара взглянула на свои руки: кожица у ногтей вся искусана и оборвана, искусно зашитые порезы на тыльной стороне локтя уже успели зарубцеваться и потемнеть. Сколько же она находится в пути? И почему, если прошло столько времени, ей до сих пор не хочется есть? Может, дурацкие вшитые семена проросли в ней, и она теперь земля? Переносное цветочное кашпо с плодородной землёй?

Время от времени Сара пыталась пожевать заглатываемую китом рыбёшку. Острым концом карасьего амулета она вспарывала мягкое трепыхающееся брюшко, пальцами выковыривала из нутра икру. Сырое мясо было безвкусным, икринки рассыпались по языку крошками старого хлеба. Но в желудке ничего не отзывалось. Словно и не было у неё больше никакого желудка.

Океан наносил киту в бок резкие, скользкие удары, упруго откатывался назад и нападал снова. Убаюкивал и пел колыбельную.

— Где же ты, где же ты, где же ты, Бэн? — еле слышно скулила Сара в один голос с океаном. Проходили вечности, одна сменяя другую. Шорохи и шумы преследовали её повсюду, даже во снах она не могла от них скрыться и побыть в тишине. Или побыть собой. Вокруг была пустота, и пустота стала ею.

Во снах шорохи превращались в её остриженные волосы, оставшиеся лежать на полу спальни — они опутывали её, словно водоросли, связывали руки и ноги, забивались в рот, пробирались в желудок и прорастали через поры корнями. Саре чудилось, кошмары будут преследовать её до конца жизни. Но однажды в её сне появилось что-то новое: загорелся свет и кто-то на гилеадском наречии позвал её по имени.