Душистые плоды волшебного растенья
Они давали всем, как призраки глядя,
И каждый, кто вкушал, внимал во мгле забвенья,
Как ропот волн стихал, далёко уходя…

Альфред Теннисон
«Вкушающие лотос»

1

В больничном сквере с липами, жидким фонтаном и гипсовыми спортсменами, на деревянной, с гнутыми псевдоклассицестическими ногами, скамейке, старик и девочка играют в карты.

Девочка неловко тасует колоду и раздаёт по шесть.

— Крести — козыри, — говорит девочка.

— Крести — дураки на месте, — откликается старик.

Девочке на вид лет восемь. На ней форменный сарафан мышиного цвета, белая блузка, колготки и ботинки со звёздами, радугами и Мэйбл из «Гравити Фолз».

Старик высокий, под два метра ростом. Тёмные глаза с немного азиатским разрезом. Одет он в пижонские короткие брюки, тапочки и просторный жёлтый свитер. Длинный шарф с шахматными фигурами обмотан вокруг тощей шеи.

Старик рассеянно кладёт листки, его как будто что-то отвлекает: он всё время прислушивается и медленно, по-жирафьи кивает. Девочка долго думает перед каждым ходом, шёпотом считает карты, а походив, весело глядит на своего противника.

Старик проигрывает. Девочка хлопает в ладоши, но тут же спохватывается и успокаивает старика.

— Костя, ты хорошо играешь, кстати — замечает она, — мне повезло немножечко.

— Повезло, — говорит старик. — А как же так получилось, что у меня ни одного козыря за игру, а у вас, дорогая, всё в масть? Хорошенькое везение.

Голос у старика строгий, а глаза добрые. Ниночка хохочет. Старик вдруг умолкает, морщит лоб, пытаясь вспомнить:

— Вы ведь с Ташей учитесь?

Ниночка мотает головой.

— Моя подружка, кстати, Арина всегда всё забывает. Один раз ушла домой в сменке, представляешь? Мама говорит, она просто немного рассеивается, как и ты.

2

Сегодня у старика посетитель. Это женщина. На белой коже лица, мазками, красная помада, чёрные брови, чёрные нарисованные стрелки. Остро выдаются скулы, и та же азиатчинка в разрезе глаз, как и у старика. На ней туфли на высоком каблуке, строгие брюки, розовая блуза с широкими рукавами. На шее золотая цепочка с подвеской в виде крылатых сандалий.

— Привет, пап, — говорит она. — Здравствуй, Нина.

Нина машет рукой, старик молчит.

В палате пахнет супом, лекарствами и масляной краской. Окно приоткрыто, но от запахов это не помогает, а добавляет к ощущению неуюта ещё и холод. Нина полусидит-полулежит поперёк второй, свободной кровати и, прижав подбородок к груди, читает «Джельсомино в стране лжецов».

Женщина достаёт из сумки несколько персиков и кладёт на тумбочку.

— Вот. Ферганские.

Старик нехотя поворачивает к ней тусклое лицо.

— Жалоб нет, — глухо говорит он, — питание приличное, два раза в день дают фрукты. Все помещения регулярно проветриваются. Почему вы не записываете? Хочу предупредить, что пустой протокол подписывать не буду.

— Я не следователь, папа.

— Конечно же, — лицо старика теплеет, — я вас помню, вы учитесь вместе с Ташей. Но её сейчас нет. Должно быть в институте или, или… где-то ещё. Что вы изучаете?

— Хотела древнегреческий, но мама сказала поступать в медицинский. Спорить с ней не получилось, а тебя не было. Вот так.

— Очень жаль. Таша особенно любит Гомера почему-то: «Сзади волной напирая, его многошумное море мчало вперёд; беспрепятственно плыл он, и сокол быстрейший между пернатыми неба его не догнал бы в полёте...» Не помню дальше.

— Так он стремительно, зыбь рассекая, летел через море, мужа неся богоравного, полного мыслей высоких, много встречавшего бед, сокрушающих сердце, средь бурной странствуя зыби, и много великих видавшего браней.

— Много, много, — соглашается старик, с удовольствием вслушиваясь в ритм.

Слышно, как по коридору катят тележку, позвякивают тарелки. Дверь в палату приоткрывается и показывается лицо санитарки.

— Суп овощной, филе трески с пюре и салат. Я скажу Гале, чтобы вам в палату принесла.

— Пообедаете с нами? — обращается старик к посетительнице.

Женщина отрицательно качает головой и поднимается со стула. Она некоторое время молчит в замешательстве, будто хочет сказать ещё что-то. Старик смотрит на неё доброжелательно, но с лёгким нетерпением. Ему хочется есть.

— До свидания, пап.

3

Белый потолок с чайным пятном, очертаниями напоминающим Ирландию. На тумбочке стакан с водой и персик с покрасневшим боком. Пахнет хлоркой, разваренной больничной капустой, валерьянкой. Костя поворачивается на кровати, открывает глаза и видит девочку в пляжных шлёпанцах. Она пьёт, наклонившись к раковине.

Костя смотрит на розовую детскую пятку. Ему вдруг кажется, что он лежит на скамейке, положив голову на тёплые девичьи ноги, и смотрит как солнечный свет путается в бульварной листве. Он вспоминает спину дочери, скруглённую над велосипедным рулём, июльский ливень, отца в дымчатых очках, летние платья, вечерние прогулки в душном воздухе, утренний город, заколдованные детские площадки, сонную остановку, запах маминой шубы, деда Петра, бабу Ганю, чинёные рыболовные сети, жареную картошку и крапивные розги.

Костя вспоминает, что девочку в сланцах зовут Ниночка. Она приносит ему сладкие булки, которые сама же и съедает, оставляя простыне колючие беспокойные крошки. Костя улыбается и зовёт её.

Ниночка смотрит на старика. Он, как всегда, лежит с закрытыми глазами.

— Дед Костя.

Тишина. Ниночка подходит к кровати и тянет старика за палец:

— Гулять? Или в дурака?

В палату заглядывает санитарка.

— Костю надо на эмэртэ, сходи с ним, детка, хорошо? Заодно погуляете или в киоск. Чего-то старик совсем сегодня…

Санитарка вдруг умолкает и подходит к кровати.

— Иди-ка, детка, позови Васильевну с поста.

Когда Таша приехала, отца уже увезли в морг. Она забрала его вещи: зубную щётку, полотенце, чёрный молескин, пакет с одеждой. Таша присела на металлическое, в дырочках, сиденье и открыла записную книжку в месте, заложенном закладкой. Начала читать, с трудом разбирая отцовский почерк.

— Возьмите, — человек в белом халате протягивал бумажную салфетку.

Таша выдохнула, вытерла слёзы и, посидев ещё немного, пошла к выходу.