Саша давит на кнопку дверного звонка, я сжимаю девять жёлтых роз, один из шипов впивается мне в мизинчик, и с него тут же капает кровь. Я отодвигаюсь, чтобы не испачкать белую футболку Саши.

Он всегда носит белую футболку. И на работу под пиджак, и на встречу к друзьям, и на свадьбу моей сестры. Эти белые больничные футболки слепят мне глаза. А ещё он всегда носит дурацкую утешительную улыбочку и любит похлопывать по спине, как будто я подавилась неудачей, сейчас он похлопает меня по спине, и она вылетит из меня, как застрявшая косточка.

Наталья открывает дверь и так же хлопает Сашу по спине три раза. Она очень любит три, потому что Бог любит троицу. У неё три сумки, три пары очков: домашние, парадные и солнечные. Она пьёт ровно три рюмки по праздникам. Каждый третий тост — за малыша. Думала, что вот мой третий ребёнок точно родится. А на третьем выкидыше поставила на мне крест. Моя «привычка невынашивать» оказалась сильнее её веры в чудесную тройку. Или троицу. Но она всё равно стучит три раза ложкой по краю кружки, когда мы сидим за столом, хотя не добавляет сахар. Что она размешивает?

Наталья проводит нас на кухню, ставит в центр стола фарфоровую солонку с зубочистками. Саша тут же берёт одну и начинает ковыряться в зубах. Он даже умудряется говорить с этим маленьким копьём во рту, улыбается Наталье, они смеются. Я сжимаю край красной кофты мизинцем, чтобы остановить кровь, и стараюсь не вдыхать запах переспелых абрикосов.

— Вы останетесь на ночь? Я постелю в комнате Вовы.

— Нет, мам, у нас ещё дела вечером, мы забежали ненадолго увидеться. — Саша берёт меня за руку, показательно переплетает наши пальцы. Я могу думать только о том, как он расстроится, когда увидит на тыльной стороне своей ладони красное пятнышко. — И сообщить новость.

Я не выпускаю из второй руки чашку с цикорием, чтобы не схватиться за живот, на который Наталья бросает испуганный взгляд. Через секунду она берёт себя в руки.

— Ой, радость такая! Какой срок? — спрашивает осторожно.

— Девятая неделя.

Последнего ребёнка я потеряла на двенадцатой. А перед этим на десятой, а самого первого на девятой. Я потеряла больше детей, чем у неё родилось. Для них я убийца, вернее, моя матка — серийная убийца.

— Вань! — Наталья кричит в сторону балкона. — Ваня, иди сюда!

Ваня, стоящий на балконе с котом на руках, оборачивается на нас. Кот лениво сходит с его рук и устраивается на деревянном столе, кажется, что он совсем не хочет спать, но ему так скучно, что глаза закрываются сами собой.

— Что случилось? — Ваня садится за стол и стряхивает с вязаной кофты кошачью шерсть. — Надо уже что-то сделать с этим животным.

— У детей-то новость для нас.

Наталья кивает куда-то в область моего живота. И хорошо, что никто не смотрит мне в глаза.

— Уже известно кто? — спрашивает Ваня без поздравлений.

— Нет. — Саша обнимает меня за плечи. — Врач сказала, что узнаем не раньше, чем через две недели.

Наталья подливает Ване цикорий, отодвигает тарелки с недоеденным салатом и отрезает кусок шарлотки. Запах запечённых яблок вызывает тошноту, у меня кружится голова.

— Главное, чтобы здоровый. А там уже неважно, — не перестаёт улыбаться, — будет у нас Анечка или Илюша.

Анечку я потеряла первой. Второй была Полина. А потом был Илья. Я помню, как холодный аппарат сканировал мой уже заметный живот. Это было не год назад, это происходит каждую ночь, как только я засыпаю.

Голос, пропитанный медицинским спиртом, выносит вердикт:

— Это мальчик.

Саша сжимает мою ладонь и держит её весь путь до дома.

— Мы наконец-то станем родителями, — говорит отец двух детей, которых мы «потеряли». — Наш первый малыш будет мальчиком.

Я не хочу спрашивать, чьи же тогда были Аня и Поля. Он похлопает меня три раза по плечу.

— Мы ещё думаем над именами, — прокашливается Саша, распускает наши пальцы и берёт новую зубочистку.

У моей тарелки уже лежат пять палочек, сложенных друг на друга. Я представляю, как он ковыряется ими в зубных дырках и вытаскивает оттуда кусочки сгнившего авокадо.

Наталья на секунду перестаёт суетиться, но продолжает растягивать в разные стороны уголки губ. Лицо почти без морщинок.

— Вам же так нравились эти имена.

Саша тоже не знает. Он стал просто соглашаться. Я видела, что с каждым разом ему всё больше казалось, что я схожу с ума, он говорил со мной всё аккуратнее, всё тише. А потом стал вовсе молчать, наверное, не мог понять, что меня ранит, и решил, что всё.

— Так а что с Муркой-то?

— А, — Наталья машет рукой на Мурку и ставит на стол огромную тарелку с черешней. — Ветеринар сказал, это хроническое. У него тоже эта… — она сжимает переносицу, пытаясь что-то вспомнить, — ну эта… привычка нервничать. А потом сам из-за этого страдает.

Черешня почти чёрная, Ваня закидывает в рот сразу несколько штук, а потом сплёвывает косточки по одной в белую салфетку. Так же выглядела Анна. Кровавая косточка, выплюнутая на салфетку.

На прощание, когда Ваня уже открывает перед нами двери, Наталья обнимает меня, как всегда не касаясь, целует три раза в щёки (правая, левая, правая), не касаясь. И говорит:

— Ты обязательно станешь мамой.

Я хочу ударить её по старому, без единой морщинки лицу. У меня три ребёнка. Анна, Полина, Илья. Они жили во мне долгие недели, росли в моём теле, любили меня так же сильно, как я люблю их. Они не косточки, не вишенки, не абрикосы, не мандарины, не яблоки. Я уже мама.

— Доброй ночи, Наталья.