Зарисовка из сельской жизни

Игривое солнце, стоявшее высоко в зените, изо всех вешних сил дробило последние небрежно разбросанные по огороду валуны рыхлого снега, наполняя этими осколками акваторию стремительного потока, уносившего последнее напоминание о недавно стоявших морозах в лесные овраги, бочаги и болота. Заодно оно согревало тело и душу хозяйки этого огорода — бабы Дуни, или, как её привыкли все величать, Дуняши. Оно и немудрено, ведь на носу долгожданная посевная, а там и месяца не пройдёт, как к ней на лето привезут оголтелую братву — подросших за зиму внуков. А значит, жизнь выйдет на новый круг.

Дуняша тяжело перевела дух и поправила на лбу сморщенную от пота косынку. Лихо орудуя граблями, она уже почти расчистила от веток и прошлогодней ботвы пощажённый талыми водами небольшой пятачок суши, когда за тыном мелькнула пегая крашеная чёлка. Вслед за ней показался, найдя подходящий просвет между гнилыми досками, длинный крючковатый нос.

Нос принадлежал её соседке, а по совместительству местному главному цензору, агроному, синоптику, знахарю, короче говоря бывалой пенсионерке Ангелине Степановне.

— И с чегой-то ты, подруга, вдруг за инструмент взялась, вроде картоху сажать не срок ещё? Или по земле стосковалась шибко?

— Соскучилась, известно, но дело не в этом только. Тепличку вот справить хочу, давеча на рынке приглядела. С часу на час привезти должны, место лишь осталось приготовить.

— Вон оно чего, тепли-ичку-у... — Лицо у Степановны вытянулось так, что в щель едва не пролезла вся её голова. — Из этого, как его, полукарбоната, что ли?

— Из него самого, три на четыре...

— На четы-ыре-е? Не-е, не нужна она тебе, баловство всё это.

Зардевшийся вдруг нос соседки исчез за нестройным порядком покосившегося штакетника.

— Звони, значит, и отменяй, — бесцеремонно заявила она, материализовавшись через минуту на месте возведения объекта. — Деньги на ветер.

— Это ещё почему? — опешила Дуняша.

— Да потому, что ты непутёвая, прости господи. У тебя вон и зелень-то растёт в траве по пояс. Не поймёшь, где петрушка, где пырей, где шпинат, а где одуванчики. Картошку вон в прошлом годе колорадский жук на корню сожрал. А в позапрошлом, помнишь, что заместо моркови у тебя выросло? Правильно — лебеда, а ты лишь только под осень хватилась. Хоть и больно мне об том говорить, но ты, Дуняша, разгильдяйка, — подвела черту Степановна. — Всё, за что ни возьмёшься, у тебя прахом идёт. А тут целая теплица! Да ты понимаешь хоть, какой уход за ней нужен! Ей-ей. Можно представить себе, что там у тебя за репейник «вымахнет». В Книгу Гиннеса попадёшь. Не-е, баловство это, деньги на ветер, — резюмировала она, окинув огород соседки презрительным взглядом.

Через полчаса даже глуховатый дед Матвей, испытывавший на другом краю деревни свой новый мотоблок, слышал, как полуденный эфир пронзал умоляющий голос Степановны.

— Я ж тебе словно родной говорю, — надрывалась она, закатывая глаза к небу, — брось ты это дело, беспрес... берспес... хлопотное, в общем, оно. Ох и жалко мне тебя, дурёха, намаешься!

Рядом с ней, вытянувшись во фрунт с граблями на плече, хлопала глазами Дуняша.

— Так сноха ведь обещалась в выходные помогать, а там ещё внуки, — затравленно оправдывалась она.

— Ну хорошо, хорошо, ну поставишь ты её себе, ну снимешь два ведра огурцов и перцев на полмесяца раньше. Ах, какое дело! Снять-то ты снимешь, так ведь на вкус трава же травой. Тьфу! То ли дело, коли на грунте они, дождичком политые, росой напоенные, туманами укутанные, ветрами обдутые. Сплошной витамин. О внуках лучше подумай.

— Ничего, постараюсь уку́шать как-нибудь, помолясь, а внуки помогут.

— Поливать надо, удобрять надо, — не унималась Степановна, загибая пальцы. — А ветра? Вспомни, какие тут у нас ветра, улетит она от тебя когда-нибудь, помяни моё слово.

Видя, что никакие аргументы упрямицу не берут, она перешла к практической части дискуссионного вопроса.

— Ты мне вот что, ты намекни хоть, во сколько тебе удовольствие встало сие.

— В двадцать тысяч...

— Во сколько? — подпрыгнула вершка на два Степановна.

— В двадцать, — неуверенно повторила Дуняша, — с копейками.

— Да ты умом, видно, пошатнулась, старая, — задохнулась, подавившись слюной, советчица. — Да она у тебя никогда... ни в жисть не окупится. Да на двадцать тысяч, да ты знаешь что?.. Да ты на эти деньги полтонны помидоров себе в райцентре укупишь, вот что, коли в сезон, конечно. Краснодарских, самых лучших, помяни моё слово. Пальчики оближешь. Обожрёшься потом, животом застрадаешь и дуба в нужнике дашь.

— Ну не нужны мне краснодарские эти, — вяло пыталась возражать Дуняша. — Я свои, понимаешь, свои хочу есть, домашние.

— Свои она хочет, вишь ли...

На что только не пускалась Степановна, пытаясь вернуть в чувство заблудшую овцу: крутила пальцем у виска, хлопала себя по ляжкам и даже взывала к небесным силам. А с Дуняши всё как с гуся вода. Наконец, устав оправдываться, «малахольная» снова взялась за грабли.

Видя, что соседка не поддаётся на уговоры, изнурённая Степановна обречённо смахнула рукой пот со лба и, послав комок кислой слюны в заросли прошлогодней крапивы, выпалила:

— Ну что мне с тобой делать, ладно, давай уж сюда его, раз ты дурында такая.

— Что давать-то? — удивлённо вскинула брови Дуняша.

— Как что... Телефон давай мне этих прохвостов твоих по тепличным делам!

На следующий день Степановна расчищала место под теплицу и бурчала тихонько себе под нос:

— Ну надо же, совсем Евдокия совесть потеряла, в такой расход меня ввела. Теперь до следующей пенсии как пить дать сидеть мне на макаронах... Нахалка...