Рутина Лизы пахла цикорием, который она клала каждое утро в бордовую надколотую чашку. В ненавистную жижу девушка всегда добавляла сгущённое молоко, потом размешивала её и, фыркая, как можно быстрее вливала в себя. Когда знакомые спрашивали, почему Лиза не пьёт что-то другое утром, она отвечала:

— Для подъёма мне нужен яд и ненависть. Цикорий по вкусу именно такой.

— А почему кофе не пьёшь?

— Растворимый — гадость. А варить... у меня нет времени.

После приёма утреннего яда были работа, магазин. Опять дом. Лиза вваливалась в его тишину и наблюдала, как свет машин пробегает по потолку. Могла вот так часами лежать. Почти до утра. А утром снова вливала в себя яд цикория.

Вопрос решился, когда Лена, лучшая подруга, просто приволокла кофеварку в подарок.

— Не убивай себя ядом цикория. Лучше начинай утро с приятной отравы.

— А где злость взять на весь день?

— Зачем она тебе?

— Чтобы пережить рабочие дни...

— Может, работу сменишь? Я давно тебе говорю, что вот эти все страдания — лишнее. Открой кондитерскую. Я за твои кексы и пироги готова душу продать.

— Не нужна мне твоя душа. Я привыкла к тому, что есть. Потом сменю работу, когда совсем устану.

— Поняла, отдыхать и жить будем потом.

Лена громко смеялась, рассказывала ещё несколько тысяч историй и растворялась в жизни. Присылала смешные истории и картинки, рассказывала о знакомых и незнакомых людях, которых встречала каждый день.

Наверное, это была единственная буря в размеренной жизни Лизы. Подруга детства: яркая, активная, уверенная, когда она врывалась в её дом, он оживал. Будто стряхивал с себя сон. Лена была слишком живой и настоящей для хрущёвки Лизы, которая всё ещё хранила цикорий на верхней полке бабушкиного буфета.

— Выброси эту рухлядь. Дины Андреевны уже семь лет нет, зачем ты хранишь всё это? На память?

— Нет, просто жалко выбросить. Я же говорила...

— Надо научиться выбрасывать старьё. И я сейчас не только про этот жуткий лакированный шкаф в цветочек. Ты говорила, что хотела бы жёлтую кухню, будто личный солнечный свет. Я вот это отлично помню. Но ты всё ещё поклоняешься этим старым буфетным богам. Лиз, а может, махнём на море?

— Не могу, у меня работа.

— И фиг с ней. Возьми отпуск за свой счёт. Брось всё.

— Я так не могу. Нужно дела передать, если отпуск. Опять же, я на дачу откладываю. Знаешь, хочу домик с белыми ставнями и клумбу с пионами. И беседку. Такую, с зелёной крышей, чтобы чай пить даже в дождь и дышать во всю грудь. Так что пока никак.

— Ясно, дышать будешь потом. Понимаю.

А потом Лену поглотил город. Водитель думал, что успеет проскочить, пока мигает жёлтый. Лена спешила и сделала шаг раньше.

Лиза сидела в своей квартире и смотрела на тёмные шторы с подсолнухами, на старый ковёр, на полки с хаотично разбросанными книжками, и ждала, что сейчас раздастся звонок в дверь и ворвётся подруга. И можно будет пить чай с мятой, смеяться над шутками. Она будет хвалить яблочный пирог, напевать что-то из «Сплина» и улыбаться, а Лиза восхищённо слушать и впитывать радость.

Коллеги на работе сочувствующе кивали, кто-то даже похлопывал по плечу, неловко говоря:

— Ну, ты держись... Кстати, завтра подмени меня. Завалить себя работой — лучшее решение. Выйдешь?

Лиза кивала и держалась. А потом приходила в свой сонный дом, ложилась прям в офисной одежде на кровать и до утра смотрела, как свет машин пробегает по потолку. Так продолжалось полгода.

— Вставай, — Лена расталкивала подругу. — Лизка, ты долго киснуть будешь?

— Лена? Ты разве не...

— Да или нет, какая разница? Вставай, дурында, совсем себя запустила.

— Лена, я так скучала...

— Ты жить начнёшь? Без пинков. И дышать? Видишь, как может быть: всего один шаг — и всё. Никаких белых ставен и зелёных беседок... И кухня, будто солнечная, тоже останется в мечтах.

— Тебе там хорошо?

— Было бы. Но смотрю на тебя, и никакого покоя. Ужас просто, Лизка. Ты сколько эту рубашку не стирала? Фу какое-то. Иди умойся. И волосы, господи, волосы приведи в порядок, ты ж девочка.

— Лен, я хочу подстричь их.

— Бахнуть карэху?

— Да. Только не уверена, что мне пойдёт.

— Сделай. Просто сделай. Лизк, тебе тридцать с хвостиком. Сколько осталось? Я имею в виду до времени, когда твоё потёртое седло будет скрипеть, и ты уже не захочешь вообще ничего.

— Не знаю. А сколько?

— Вот и я не знаю. У меня были планы... Но вышло как вышло.

Лена ходила за Лизой по дому, пока она приводила себя в порядок, открывала шторы и пускала в дом свет, распахивала форточки и приглашала в дом воздух июньского утра. Пока заваривала кофе. Лиза впервые за долгие месяцы улыбалась, потому что сзади слышалось:

— Привет! Мы будем счастливы теперь и навсегда.

Звонок телефона разбудил Лизу. Лена исчезла. Шеф хотел, чтобы Лиза срочно вышла на работу. Всё горело: сроки, качество, видимо, даже избы. Она дослушала всё и сказала, что хочет уволиться. Прямо сейчас. Положила трубку, встала, включила кофеварку и музыку, открыла шторы. Потом долго смотрела в окно. И внезапно дёрнула штору с подсолнухом, обрывая старенький карниз.

Через несколько недель дом стал светиться жёлтой мебелью, новыми салатовыми шторами, запа́х полевыми цветами и малиновым пирогом с ванильным кремом, который был испечён на заказ. Лиза теперь часто сидела на кухне и рассматривала новые формочки для кексов, напевая: «Привет! Мы будем счастливы теперь... и навсегда».