Я была теплом оленьих шкур, искрами костра, облаком дыхания, пряталась в отворотах рукавиц и свалявшейся шерсти собак. Я была там, где жизнь. Я была самой жизнью. Сейчас я лишь отголосок памяти на задворках сознания четырёх моих людей.

Я стала чувствовать своё тело. Когда мир был молодым, а мой народ — двумя сотнями кочевников, у меня не было тела совсем. Я могла принимать любую форму: птицы, снежной позёмки, самой красивой женщины племени, самого сильного мужчины, старухи и младенца. А теперь, когда от моего народа осталось только четверо человек, оторванных от меня стенами каменного дома, я застыла в своём теле.

Я всё ещё могла заботиться о своих людях — пока они помнили обо мне. Посылать редкие лучи солнца в их окна. Светить цветам на подоконниках, чтобы они росли и давали больше воздуха. Отправлять ветер, чтобы он пощипал нос их врагам. Посылать маленьких синегрудых птиц, чтобы они поиграли с их детьми.

У моих людей как раз была малышка. Ты. Трое других из моего народа уже не могли дарить жизнь. Это делала только ты. Под тобой оживала и превращалась в оленя четырёхногая деревяшка для сидения. Ты вставала на пушистый ковёр на полу, и он становился плотом. Твои пальцы водили по бумаге, и на листе оставались миры.

Шло время, а ты всё так же любила сидеть над бумагой, создавая вселенные. Они становились детальнее, ярче. Другие люди тоже заметили их. И, когда ты вошла в возраст невест, тебя позвали в большой город, чтобы сравнить твои рисунки с другими.

Крылатая железяка унесла тебя с моей земли, а моё тело стало неподъёмным. Вера оставшихся не давала такой подпитки, какую приносила ты. Четыре солнца, пока тебя не было, показались вечностью.

Силы вернулись, как только ты ступила на мою землю. Ты пахла большим городом. Терпкой травой в белой бумаге, дым от которой люди вдыхают, чтобы не чувствовать, как смерть переминается за спиной. Перемолотыми зёрнами, которые едят, и перемолотыми зёрнами, которые пьют. Сладкой придуманной водой, которую разливают по бутылкам. Эта городская вонь могла заглушить ароматы льда и талого снега, а значит — и меня.

Как только все четверо моих людей собрались под одной крышей, ты заявила, что остаёшься в большом городе. Далеко от снежной пустыни. Там, где я не дотянусь до тебя. Ты сказала, что уже обменялась всеми бумажками с важным местом, где проведёшь следующие четыре года. Это не успокоило моих трёх старших людей, но показалось им важной причиной тебя отпустить.

Ты сказала, что тебя ждёт испытание. Это было мне понятно. Во времена, когда мой народ был юн, на одиннадцатое лето жизни каждый уходил в тундру на ночь. Один, чтобы никто не мешал разговаривать со мной. Наутро он должен был вернуться с оленем. Но у тебя всё будет не так: в большом вонючем городе нет ни оленей, ни меня.

Твой дом заволокло тьмой, и трое моих людей закрыли глаза. Только ты не спала. Собирала вещи.

Наутро мой воздух вдруг стал жидким. Нос жгло, на лоб давило, я словно провалилась в сугроб. Потом из носа полилось прозрачное и вязкое. Так начался мой первый насморк. Я поняла, что от человека меня отделяет перешеек тоньше оленьего волоска. Перешеек толщиной в твой переезд.

«Пусть будут крепкими жилы, которыми сшит ваш укум. Пусть будет спелой лапота, из которой сделан ваш чай». Раньше эти слова я шептала своим людям вместе с рассветными лучами. Теперь вместо укума — дома из камня, которые возвели большие дребезжащие железяки. Им не нужны ни жилы, ни рассветные лучи. А вместо лапоты в чай кладут белые мешочки, которые тоже сделали дребезжащие железяки, но другие. Чтобы их получить, не надо несколько часов ползать по земле, поэтому и вкус у чая стал совсем пресным. Этим утром я молчала.

Во мне оставалось не так много сил и жизни. Но если их объединить, собрать в один поток боли и ярости, кое-что я могла.

Ночью я снова не чувствовала своего тела. Летала над сугробами, взметая снежные искры, дырявила тучи и выла вместе с волками. Такого бурана не было много-много солнц подряд.

Все крылатые железяки остались на земле, но ты всё равно поехала к ним. Пока тебе в сотый раз объясняли, что рейсов не будет, ты часто моргала. Мне было жаль тебя, но пока ты на моей земле, у меня есть силы.

Ты вышла из дома для крылатых железяк, таща вещи за собой. Дошла до дома из камня, где жили четверо моих людей, и свернула влево, к рядам маленьких дребезжащих домиков. Открыла дверь одного. Забралась внутрь стоящей в нём железяки на колёсах, подёргала в ней рычаги и запетляла к большой дороге, ведущей с моей земли. Я никогда раньше не видела тебя одну в этой железяке. Обычно ты сидела сзади.

Ты помчалась в сторону паромной переправы. Железную повозку подбрасывало на обледенелых плитах, ты вцепилась в чёрный кругляш так, что руки стали белыми-белыми, как первый снег.

Я подумала о ледяных пластах, которые никогда не тают. О снежных горах, где ни разу не было никого из человечьего рода.

Воздух стал ещё звонче, ветер — сильнее, снежные лапы — злее. Они хлестали по тонким дверцам твоей железяки, но ты всё равно мчалась вперёд.

Тогда я швырнула острый камень под твою повозку. Одно колесо заскрежетало, её резко развернуло. Ты пнула рычажки снизу, закрутила чёрным кругляшом, выровняла железяку и съехала с дороги.

Теперь и лицо у тебя было белым. По щекам текло солёное.

Натянула шапку, вышла из железяки, достала вещи. Ветер ревел, ты шла с трудом, наклонившись вперёд, но не останавливалась. Щёки сначала покраснели, потом стали бледными и чуть синеватыми. Я чувствовала, как болят от холода твои пальцы. Но ты продолжала идти. Неужели хотела добраться пешком до переправы?! Безумие.

Короткий северный день разгорался, когда ты споткнулась и упала носом в сугроб. И осталась в нём, подвывая.

А затем я услышала, как ты зовёшь меня по имени. Просишь о помощи.

Могла ли я помочь тебе уехать?

Могла ли я не помочь?

И я собрала остатки своей жизни, разгоняя тучи. Последнее, что помню — как на снежных полях заискрилось солнце. И шум подъезжающей к тебе железяки. И осталась лишь тьма.

* * *

Очнулась я от света. Он был везде. Я снова не чувствовала тела, могла быть кем угодно. Тут же свилась звёздной лентой, выпрямилась, стала лисой и хорошенько потянулась. Просочилась водой в океан и погналась за мелкой рыбёшкой. А потом вспомнила о тебе.

Ты стала старше. Стояла возле рисунка. Огромное красное солнце, океан, лодка, женщина и собака. На рисунке твоё имя — мелко. А крупно — моё.

Вокруг тебя стояли люди. Слушали. Некоторые слепили вспышками.

— Этот мультфильм получился очень личным. В его основе — легенда моего народа. Есть одно место, где закатное солнце больше десятиэтажного дома. Кажется, что можно пройти чуть-чуть и коснуться его рукой. Но впереди океан. Холодный, безжалостный. Почти весь год он скован льдом, и только на несколько дней лёд отступает от берега. Мы верим, что в это время боги выплывают на своих небесных лодках, чтобы отдохнуть от трудов. Среди них плывёт и богиня моего народа — Ях, со своим псом — ветром.

Люди слушали тебя, и их вера меня наполняла. Ты всё же дала мне жизнь.