Мне она кажется необыкновенно красивой. На здешних деревенских баб совсем не похожа. Стройная по-девичьи, с тонкой талией, руки изящные с длинными пальцами. Волосы русые в тугую косу заплетены и вокруг головы короной уложены, ямочки на щеках, а глаза карие, чуть раскосые, и в них — чертовщинка такая, что пройти мимо и не оглянуться никак невозможно.

Как только Вера в селе появилась, бабы её ведьмой-разлучницей прозвали и за мужьями присмотр усилили — мало ли что. Мужики узнавали — она в райцентре хирургом работала; руки, говорят, золотые, скольких с того света вытащила, и мужа своего никому оперировать не позволила — сама взялась, да неудачно вышло. Хоронить к нам в село привезла — вроде из местных он — да тут сама и осела. Домишко пустой, что возле погоста стоит, купила, в порядок его привела: вычистила, травы пряные кругом развесила, огород завела. Всё у неё ладно и красиво получается, бабам нашим на зависть и на удивление.

Тонька-завистница тут же слух распустила, что мужа она в могилу за полюбовницу свела, а теперь опомнилась, да поздно уже. Ведьма, одним словом. Да и при кладбище разве ж нормальный человек жить станет?

Сторониться её начали: кто при встрече крестом себя осеняет, кто через левое плечо плюёт. Днём-то ведьму избегают, а как стемнеет, украдкой друг от друга к дому её бегут за помощью: у кого зуб ноет так, что волком выть хочется, кому спину скрутит — не разогнуться, а то, глядишь, роды внезапно начнутся, а как в распутицу да по таким дорогам роженицу везти?

Ведьма никому не отказывает и плату не просит, если сам не предложишь. Потом при встрече всегда о здоровье спросит, а «болезные» опять глаза долу прячут, молчат и на другую сторону улицы переходят, вроде как не хотят с нечистью дело иметь.

Как-то возле сельпо докторша с Тонькой сцепилась.

— Мужа вашего сейчас встретила, не нравится он мне. Зелёный весь, стонет, за бок держится, в больницу ему надо, на аппендицит похоже.

— А кто он тебе, чтобы нравиться! — Тонька сама от злости аж позеленела: «Своего зарезала, теперь на моего глаз положила... у-у-у... ведьма!» — и в сторону докторши плюнула.

Вера скорую из райцентра вызвала — быстро приехали. Так до больницы еле довезли, разлитой перитонит уже на столе оперировали. Тоньке тогда хирург сказал Веру Петровну благодарить.

— Если б не докторша, — говорит, — лежал бы мужик твой уже на погосте.

А Тоньке опять неймётся.

— Сама и накаркала, — говорит, — ведьма.

Муж-то злыдни этой после выздоровления докторше украдкой цветы на крыльцо положил. Люди видели, да от Антонины скрыли — убьёт ведь бедолагу.

Иногда к Вере сын приезжает: всё уговаривает в город вернуться. Деревенские сразу затихают, под её окошком собираются, ждут какое ведьма решение примет, волнуются: до больницы-то в райцентре вёрст десять будет, по всякому поводу не наездишься, а тут свой врач, хоть и ведьма.

— Куда ж я отсюда уеду, здесь ведь Петенька. — Вера сына обнимает да в окно на кресты могильные кивает. — Виновата я перед ним, не спасла.

Сын уезжает один. Все облегчённо вздыхают, а назавтра снова глаза долу и плевки через плечо или крестятся. Не принимают её никак.

Так и живём.