Вера

Надя хранит все свои ежедневники — аккуратная стопка на верхней полке шкафа, штук тридцать, наверно. Самые первые — с пучеглазыми девочками и котятами на обложках, потом несколько — с футболистами, ещё один, самый толстый и потрёпанный, — с черепом и мотоциклом. Дальше — металлик и цветные страницы, потом — репродукции импрессионистов, дальше — абстрактные фигуры. Ещё пара — с пейзажами, а последние — в настоящих кожаных обложках, с магнитными защёлками. Её жизнь на полке книжного шкафа. Раньше меня ужасно это бесило, а теперь — трогает.

Как и многое в наших отношениях. В ней. Вроде бы это типично для сестёр с маленькой разницей в возрасте.

В детстве все говорили: Надя такая целеустремлённая, так необычно для младшей. Имея в виду: хорошо бы тебе тоже стать целеустремлённой, Вер. Вслух они этого, конечно, не говорили: взрослые в моей семье всегда очень правильные. Мама прочла больше книг о педагогике, чем я — об индейцах, а я просто обожала индейцев.

Я не была таким уж разочарованием. Двоек почти не получала, ходила во всякие кружки, подруги у меня были опять же. Только вот кружки мне надоедали через несколько месяцев, в школе больше всего нравились перемены, а с подругами мы в основном обсуждали аниме.

Надя тоже меняла кружки, но раз в несколько лет, добившись перед этим неплохих успехов. На второй полке её шкафа — папка с похвальными грамотами. Не то чтобы она сильно ими дорожит, но бабушка расстроится, если выкинет. С седьмого класса Надя знала, что станет биржевым брокером — я в своём десятом плоховато представляла, чем они вообще занимаются.

Сейчас, впрочем, я тоже не очень хорошо это представляю. И мне по-прежнему неинтересно.

Только вот аниме мне тоже больше неинтересно.

В старших классах про меня говорили: переходный возраст, — и неискренне улыбались. Сейчас родители говорят: «Главное, что тебе хорошо», — и улыбаются ещё фальшивее. Я скучаю по переходному возрасту. В него можно было завернуться, как в одеяло, когда на даче выходишь на веранду с чашкой какао. Сейчас одеяла нет, а ветер никак не утихнет.

Надя

Все младшие сёстры завидуют старшим. Все младшие сёстры хотят превзойти их — хоть в чём-нибудь, хоть когда-нибудь. Превзойти их тем не менее невозможно, как невозможно дотянуться до луны.

В детстве у нас обеих были хорошие оценки, друзья, миллион увлечений и отличные отношения с родителями. Казалось бы, просто получай оценки получше, заведи больше друзей, выиграй пару конкурсов, и всё — превзойдёшь старшую. Но не всё так просто. Потому что кроме всего этого у Веры были чувство собственного достоинства (которое позволяло ей моментально отказываться от всего неинтересного), искренность (поэтому друзья любили её просто так, а не за то, что она такая милая) и блистательная, великолепная независимость (она могла весь день смотреть своё дурацкое аниме, не замечая укоризненных родительских взглядов).

Когда поняла, что Вера не собирается со мной соревноваться, я стала соревноваться с собой. Каждое утро строчила огромные списки дел и потом весь день сладострастно ставила в них галочки. Но следующим утром безжалостная я уже составляла новый список — и всё начиналось заново.

Пункты списков — камни в стене моей крепости. Но иногда я смотрю на свою полку с ежедневниками и думаю: а что, если на самом деле на крепость никто не собирается нападать?

Вера

Мне было двенадцать, Наде — девять. Нас недавно расселили по разным комнатам, и я допоздна развешивала фотографии на стенах своей. Думала ещё сделать, чтобы всякие штуки свисали с потолка, но для этого нужны крючки и стремянка. Отправилась добывать. Домашние наверняка уже спят, так что это было бы приключением — как красться во вражеский лагерь на разведку.

Мама с папой не спали. Разговаривали на кухне, а я притаилась в коридоре, подслушивая.

— Я жалею об этом каждый день, — говорил папа. — Неправильно, что только одна, понимаешь? Или обе, или уж никто, а то они всю жизнь будут сравнивать!

— Если не узнают, то и не будут, — возражала мама. — Уничтожим бумаги, и всё.

— До совершеннолетия не имеем права.

— Ей исполнится восемнадцать, последний отчёт в «Валенс» — и всё, никаких следов, обещаю.

Я погуглила потом: «Валенс» — это генетическая клиника. Они меняют ДНК ребенка — внешность, здоровье, даже характер. Это не вполне законно, поэтому «Валенс» находится на корабле, в нейтральных водах. И стоит это примерно как три наши квартиры. Поэтому, видимо, у родителей нет никаких накоплений.

Надя

Мне было лет четырнадцать, наверно. Помогала маме разбирать бумаги — нужно было найти какую-то выписку для Веры, она уезжала поступать в другой город. Тогда и наткнулась на эту бумагу. Я знала про «Валенс», конечно: проект по ним делала. Серые зоны медицинской этики, всё такое. Ещё думала: каково это, быть генетически улучшенным человеком?

Оказалось, что родителей тоже это интересовало. В документе не было ни даты рождения, ни имени, просто: младенец, девочка. Я хотела спросить у мамы кто, но она так побледнела, что я побоялась.

Тем более что и так ведь понятно кто.

Вера

По вечерам я играю на гитаре на Невском. Пою всякое старьё вперемешку с парой-тройкой хитов этого лета. Туристам нравится. Мне тоже нравится — пока не начинает болеть горло.

Остальные уличные музыканты моложе двадцати. Иногда я смотрю на них и думаю: у них всё впереди, с ними может произойти всё что угодно. В юности я так же думала и о себе, но это всегда рождало тревогу, как будто «что угодно» означало «что угодно плохое». Сейчас тревоги не осталось: пусть случается то, что случится.

Но когда я под утро возвращаюсь домой — уставшая, с больным горлом и ноющими ногами, — мне хочется заявиться к Наде без приглашения. Сидеть у неё на диване, смотреть на шкаф с ежедневниками, пить дорогое вино. Она улыбалась бы мне вежливо и с сочувствием. Не пыталась бы намекнуть, что ей завтра рано вставать. Я набралась бы смелости и спросила: «Каково это, быть генетически улучшенной версией себя?»

Надя

Мы часто проводим совещания рано утром, перед рабочим днем. Это называется «деловые завтраки» — я предложила эту идею, и всем понравилось. Невероятно эффективно, кроме того — никаких утренних пробок.

Иногда я иду на совещание не сразу. Стою на парковке около машины, держа в руках стаканчик с кофе, и смотрю на ленивое утреннее солнце. Стараюсь замечать каждую деталь: гул машин вдалеке, запах воды и снега, горячие стенки стаканчика. Думаю: насколько больше увидела бы в таком утре — моя сестра.

Нет, я перестала ей завидовать. Но я отдала бы всё, чтобы хотя бы на день поменяться с ней местами. В такое утро я представляю себе Веру — независимую, хрупкую, с гитарой наперевес и сигаретой во рту.

Хочется позвонить ей — разбудить, конечно, но почему бы и нет, мы же сёстры — и спросить: «Каково это, Вер? Быть генетически улучшенной версией себя?»