Крестовики были повсюду. Жуткие грязно-жёлтые твари с серыми крестами на спинах, огромные, средние и не менее мерзкие малютки, застывшие, сидели в упруго натянутых паутинах на каждом шагу. И наслаждаться детством можно было, только укокошив их всех.

Мы лупили их палками, поливали водой, швыряли в них сандалии, разрабатывали целые стратегии уничтожения самых страшных особей и тянули жребий, кому выполнять кровавую работу. Но на следующий день пауки как ни в чём не бывало висели на тех же или других местах, намекая на всесилие зла и бесполезность борьбы.

Как нарочно, они обживались в местах, наиболее притягательных для детского любопытства. Деревянное трёхступенчатое крыльцо со скамейкой, где летом кормились кошки, а я в одиночестве любила читать. На крыльце вероятность встречи с пауками была минимальна: бабуля вставала раньше всех и по-хозяйски сметала паутины веником. Хуже дело обстояло с сараем за домом. Отец настаивал, чтобы велосипед хранился именно там. Зажмурившись, я распахивала дверь, подпирала её доской и, размахивая берёзовым поленом, будто мечом, обрывала паучьи цепи, топтала не успевших удрать, пробираясь в глубь сарая, и в конце концов выводила на белый свет двухколёсное сокровище.

Но настоящей преисподней был чердак. Мы вторгались в неё с возгласами и грохотом, отворяли окошко на треугольном фасаде крыши и дверцу на противоположной стороне. Два луча перекрещивались где-то посередине чердака, высвечивая мириады пылинок, и мы наблюдали, как они переливаются на свету, ничего не зная о крестовиках. А ложась вечерами спать, я представляла, как наверху, за потолком, уцелевшие или пришлые чудовища выползали из укрытий, шушукались и снова ткали липкие нити, пытаясь не допустить нас в своё паучье царство. Каждый из них нёс свой крест.

Всякий раз я шла в свой страх, надеясь когда-нибудь через постоянное преодоление окончательно победить его. Но почему-то привычки к паукам не развивалось — наоборот, становилось всё сложнее отодвигать квадратную крышку над входом в чердак или открывать сарай: казалось, пауки так и посыплются на голову. В компании девчонок я становилась отважнее. Но мои одиночные вылазки зачастую оборачивались бегством.

После школы я уехала учиться в Ленинград, и на этом воспоминания о крестовиках обрываются. Родители получили квартиру, и, приезжая во Ржев на каникулы, я жила у них, бабуля же осталась в том доме, я навещала её, но ни на чердак, ни в сарай не совалась. Фобия оставалась со мной много лет.

А прошлой весной у меня появился гость... Приподнявшись утром в постели с томной улыбкой навстречу солнцу, пробивавшемуся сквозь разлапые кисти каштана, я взглянула в окно и заорала. Жирный паук так же блаженно, как я до взгляда в окно, покачивался от ветерка в самотканых кружевах, беспардонно демонстрируя шокированному зрителю за стеклом великолепные крестообразные бугры. Бесцельная с воплями беготня по квартире ни к чему не привела: разумное существо примостилось между рамой и стеной таким образом, что угробить его я могла не иначе как рискуя вывалиться из окна.

Соразмерив щель между стеклом и старой рамой — с пауком, я заключила, что ничто не мешает ему приползать по ночам и нащупывать на моей коже восемью невесомыми, игольчатыми лапками место для укуса. Сон пропал. В сумерках я рассматривала паутину, дабы убедиться, что паук находится у себя дома. Пытаясь уснуть, я размышляла о высоком: например, зачем Господу понадобился тарантул? Или какая небесная кара ожидает человечество за убиение гусениц, пожирающих белокочанную капусту на дачных грядках? Я строила в уме пищевые цепочки: человек — комар — лягушка — аист, и отмечала, что ради аиста готова пожертвовать несколькими каплями крови. Но с пауками это не работало. По утрам я нервно обследовала тело и понемногу успокаивалась, понимая, что, кажется, кровососу я не по нутру.

Через неделю паук исчез. «Наверное, птицы склевали», — подумала я, не ощутив, однако, ни радости, ни облегчения. Хлопоча по дому, я посматривала на окно. А когда на вторые сутки пришлец вернулся, я ему неожиданно улыбнулась. Дети тоже обрадовались и окрестили животное Степанидой.

Отношение к Степаниде стало заметно теплее, чем к безыменному членистоногому. Проснувшись, первым делом я говорила ей: «Привет!» — и все чувствовали, что Степанида стала частью семьи наравне с собакой, котом, аквариумными рыбками и африканской улиткой.

Однажды ливень порвал паутину. Сильный дождь шёл два дня, причиняя неудобства на прогулке с собакой. Но нас заботило одно: прилипая носами к стеклу, мы рассматривали кирпичи и обсуждали, могла ли в какой-то из выемок спастись от воды паучиха? И, когда подсохло, мы действительно заметили её за железным откосом: Степанида сидела, сжавшись в комок, подогнув лапки под голодное, видимо, брюхо. Ночью она соткала новое полотно.

Степанида прожила с нами до осени. А потом пропала насовсем. Опустевшая паутина ещё какое-то время болталась на ветру. Я прочла, что осенью самки крестовиков откладывают яйца и прячут кокон в безопасном месте, после чего погибают. А по весне из коконов вылупляются паучки.

В детстве я не знала, что самое мощное оружие на Земле — любовь.

Уже апрель. На ветках каштана набухли малиново-зелёные свечки. Выжидательно смотрю на окно.