Малыш проходил мимо, зажав в кулаке всадника.

Я стоял в дверях кабинета и видел своё отражение в большом зеркале в коридоре: усталая шевелюра и потерянный взгляд.

— Постой, — сказал я Малышу, — подскажи-ка папе кое-что.

Он приблизился, не желая отвлекаться от игры, но чувствуя, что к нему обращаются вполне серьезно.

— Представь историю любви. Никаких сказочек, реальность. Он и она. Но — нужно добавить фантастический элемент.

— Элемент?

Глазки-то вытаращил.

— Да! Что-нибудь, чего не бывает, из мира фантазий.

— А-а-а, — обрадовался Малыш, — ну так пусть они улетят на Пегасе!

И, увидев моё удивление, он сказал тактично:

— Это конь с крыльями.

Я рассмеялся, поцеловал его в макушку и пошёл варить кофе.

День не заладился. То есть день-то был великолепен — и небо-то синее, и птицы-то орут, и кусты-то цветут! Всякая тварь радуется. А я не радуюсь, тварь. Эх, если б это было так просто — исполниться радостью, лишь вдохнув весеннего воздуха... Когда подвывает ветер или барабанит дождь, когда сидишь средь бела дня под лампою, дело идёт лучше. Моя любимая, она обожает весну. Она млеет от первого тепла. Любит касаться липких листочков, восторженно показывает их мне, будто это первая весна мироздания, и я тоже должен их коснуться, потому что никто их не касался: «Чувствуешь какие?» — конечно, мне нетрудно облапать эти невинные листочки: для тебя.

Прости меня. Знаю, ты устала. Я прячусь от жизни в норе, в кабинете, в вымышленных страстях, которые меня так сладко пытают... А ты — живая, смиренная, нежная — ждёшь. Ждёшь, когда я, бледный и неприбранный, явлюсь в твой простой ласковый мир, где пахнет яблочным пирогом, где бывают наволочки и новые тарелки: «Тебе нравится?» — «Э-э... не знаю... Да, ничего». Ты не возражаешь, не обижаешься, ты долготерпишь. Ты боишься потревожить меня бытом, словно чувствуешь вину за то, что быт в нашей жизни всё же существует. Ты ни о чём не просишь, но я что-то должен сделать для тебя, что-то невероятное, пока не поздно, пока одна из тех тарелок не разлетелась вдребезги, взлетев в твоих руках вверх и — решительно об пол. После чего ты уйдёшь от меня навсегда. Я боюсь. Но пока ты, устроившись на кушетке, как обычно подобрав под себя ноги, бегло и нетерпеливо читаешь мою рукопись, а я читаю в твоих глазах жадность и удовольствие... Медлю. Оттягиваю исполнение невероятного, чувствую, что ты довольствуешься малым, но это малое для тебя — огромно... Здесь, в моём мире, ты — моя!.. Если б не Малыш, я потерял бы счёт времени и не знал, сколько уже вёсен ты моя. Не помню, обещал ли я тебе невероятное, или тебе ничего не было от меня нужно. Прости меня.

Она вошла и обняла меня сзади, пока я стоял над кофейником. Прижалась к спине щекой, оплела руками, будто не хотела отпустить. Я взял её руки и целовал. Потом целовал её лицо. Она сказала:

— Солнце.

Я всё понял. Но не хочу никуда идти. Я сегодня ничего не написал. И хоть не произнёс ни слова, а только отвёл глаза в сторону, она иронично улыбнулась. Я стал целовать эту улыбку. Она ответила на поцелуй, затем освободилась от объятий и уходя произнесла:

— Кофе готов.

— А ты хочешь? — спросил я вслед, и уже знал, что услышу.

— Нет.

С кружкой чёрного кофе в руке я постоял в некотором размышлении у кабинета, потом вошёл и затворил за собой дверь. Спустил жалюзи, чтобы солнце не мешало, не лезло в экран компьютера. Искал что-то в своих рукописных заметках. Перебирал листы и листочки. Глупые листочки, зачем их трогать? Не счесть в мире вещей, которых не касался никто, никогда. Кофе был слишком крепким — вырви-глаз, как она говорит. Проклятие, я никогда не увлекался фэнтези.

Дверная ручка поползла вниз, сорвалась и встала на место. Ещё раз. Дверь медленно приоткрылась, и, словно боясь выпустить из комнаты что-то важное, в мой кабинет протиснулся Малыш. В руках у него была большая нарядная книга; он сгрузил мне её на колени и сразу раскрыл.

— Вот смотри, пап, тут есть всё. Драконы, русалки... Циклоп. Вообще-то циклопы жили на самом деле — в Африке нашли одноглазый череп, знаешь? Вампир. Ой, смотри, женщина с рогами — подойдёт? Вот тролль... гномы... Ты можешь написать про обычного человека, который полюбил дочь короля, и тогда король пошлёт его убивать дракона — так надо! Папа... А это — Пегас! Вот он!!!

— Малыш, как же ты... Ты мне очень помог.

У меня внутри защемило от нежности.

— Пап, только ты всю книгу посмотри. Очень интересная!

— Спасибо, спасибо.

Он так же осторожно протиснулся в приоткрытую дверь, оставив меня с увесистой книгой на коленях. Солнечный свет просачивался через жалюзи, отчего комната была полосатой. С обложки на меня смотрел вампир с фиолетовой рожей. Клыки в крови. Я швырнул его вместе с товарищами по фантастическому цеху на кушетку и повернулся к столу. Мне нужно было записать. Когда я не знаю, что именно, — беру лист и ручку.

Полосы перемещались по стене, сужаясь. Я слышал, как мои собирались гулять, как Малыш искал ботинок. В тишине воздух казался густым. Полосы исчезли. Снаружи — там, где весна, — кто-то засмеялся. Кто-то залаял. Листы отдавались мне. Я писал о чём-то прекрасном, трепетном, забытом. Кажется, я плакал. Скоро они вернутся. Я мечтал стиснуть их обоих. Провести с ними вечер. Ужинать втроем. И страстно не хотел их возвращения. Я любил их так, что пальцы мои тряслись. Что не смел выйти покурить, чтобы не растерять по дороге эту нежность. Что стало мне холодно и торжественно-страшно. Я выронил ручку, встал, распрямляя затёкшую спину, перешёл к кушетке и взял плед. Фантастические чудики упали на ковёр с гулким стуком, освободив мне место...

Когда я проснулся, уже стемнело. Почувствовал, что ужасно голоден. Прихватив нетронутый кофе, я побрёл на кухню. Что они тут ели... Похоже, это оставили мне... Я жадно глотал ветчину и сыр. Когда хрустел огурцом, вдруг показалось, что это... громко. Который час? Когда Малыш пошёл в первый класс, на кухне у нас завелись часы. Я смотрел на них рассеянно, перестав хрустеть. Подумал, что восьмой час, потом понял — без двадцати два, ночь.

Мне послышался этот звук? Он был похож на вздох большого животного, и вслед за ним тишина стала такой отчётливой, что, продолжая смотреть на часы, я услышал движение стрелки. И в тишине, совершенно внятно, снова раздался этот звук. Я пошёл. Пошёл не так, как идёт человек, движимый любопытством. Не как «настоящий мужчина», схватив винтовку, чтобы защитить своих. Я просто вышел в сад, и сердце во мне умолкло, чтобы не мешать своим бешеным стуком. Я не чувствовал страха, мне было абсолютно ясно, что там — он, словно я давным-давно ждал его.

Снаружи было холодно и звёздно. Я спустился с террасы по ступеням, залитым лунным светом. Он повернул ко мне свою белую гладкую морду, и в полутьме блеснул его глаз, блеснули влажные ноздри...

— Здравствуй, здравствуй, красавец мой, — бормотал я, гладя его упругую морду, — я здесь, я здесь...

Его круп отливал лунным серебром. Огромные крылья вздрагивали и роняли мерцающую пыль, которая медленно таяла в траве. Он всхрапывал и в нетерпении переступал стройными ногами.

— Так-так, мальчик, спокойно. Умница, красавец... Сейчас вернусь. Сейчас.

Я отступал спиной, не спуская глаз с этого восхитительного зрелища. Я не суетился — знал: он будет ждать, ведь он мне послушен.

В спальне мягко горела лампа, оставленная на случай, если я надумаю прийти спать как человек. Мои посапывали обнявшись. Малыш перебрался из своей кровати к маме под бочок — как всегда, занял моё место. Я разбудил их, шепча им невероятные слова. Малыша я взял на руки.

До чуда оставалось несколько шагов. Они оба доверяли мне и ни о чём не спрашивали, ибо когда наступает страшный или прекрасный момент, воцаряется молчание.

Как в полдень, когда она, подойдя сзади, обвила меня руками, так и теперь — прижалась щекой к спине, и я чувствовал, как дрожит её тело, но не от холода. Холода больше не существовало. Он остался инеем на лунных ступенях террасы и клубился паром возле морды всхрапывающего Пегаса. Малыш сидел передо мной, вцепившись в роскошную гриву. Я тронул поводья, и мой красавец, гибко отозвавшись всем телом, в два прыжка преодолел лужайку и взмыл в ночное небо, мощно выпростав белые крылья: взмах, другой, третий...

— Не смотрите вниз! — успел крикнуть я, прежде чем перехватило дух.

Но за сахарно-звёздной пудрой, которая сыпалась с крыльев Пегаса при каждом новом их взмахе, даже и оглянувшись, мы не увидели бы ни света лампы в окошке спальни, ни огней нашей земной окраины. Поэтому можно было просто закрыть глаза.

Когда рассеялось облако звёздной пыли, осталась только любовь.