В детстве у меня было два места для беззаботной жизни на свежем воздухе: деревенский дом и дача.

В деревне меня встречала деревенская бабушка, а на даче — бабушка городская. Кроме этих мест, милых моему сердцу, других мне посещать не доводилось. И три жарких месяца каждого года на всю жизнь отложились в моей детской памяти.

От города до деревни путь неблизок — обычно на поезде в южную сторону. Стук колёс состава и дребезжание автомобиля по разбитой дороге, шелест влажной травы под ногами, словно хрустящий салат — и вот ты в деревне. Деревенская бабушка маленькая и дом тоже маленький. А вокруг — яблоневый сад, тонкие берёзки вместо обычного забора и огромное картофельное поле! Плакучие ивы с горизонтальными ветвями, созданными как будто специально для меня, и лабиринт из высоченной крапивы вокруг деревьев. Бывало, проснёшься утром от звона сковородок и треска масла за стеной и слышишь ласковый бабушкин голос: «Ксения, вставай с постели — блины поспели!» Совсем маленькой я не задумывалась о значении этой фразы. Слышала то, что понятно — блины. А когда стала постарше, лет в пять, спросила у бабушки: «Что значит "блины поспели"? Они что, как яблоки?» — «Да нет, — смеялась бабушка, — значит готовы, в рифму просто». Бабушка рассказывала, что в деревне они «сами сажали хлеб, а потом собирали, а теперь, мол, хлеб покупной». — «Как это?» — интересовалась я, заглатывая горбушку свежего нарезного, принесённого дедушкой из магазина, а в воображении рисовались деревья, на которых росли батоны. «Да нет же, — опять веселилась бабушка, — сажали пшеницу и рожь, просто так у нас в деревне говорили, понятно же?»

Городская бабушка встречала меня на даче километрах в ста от Москвы в северном направлении, куда папа привозил меня на девятке под задорные звуки Queen и Abba из магнитолы. Бабушка — большая, и дом большой. Деревья на даче шире, выше и зеленее, в основном, могучие ёлки. Но они за участком, а на шести сотках столько всего помещается кроме дома: и грядки с красной клубникой, и кусты непроходимой малины, и смородина чёрная и красная, из которой получаются модные серёжки, и сарай с детской коляской, и рукомойник кап-кап, он же — голова Железного Дровосека, и азиатская красавица в купальнике, улыбающаяся с плаката в туалете. Просыпаешься на даче под свист, цирканье и прочую птичью трескотню за окном. Бабушку городскую нужно по утрам будить самой, забравшись к ней под одеяло. «Ну что, проснулась, моя пеночка», — слышу я обволакивающий голос. Бабушка тёплая, и ноги у неё широкие, как стволы у деревьев. На таких ногах удобно сидеть кошкам. Ох, и завидовала я бабушке, когда кот Тишка забирался к ней на коленки, скручивался клубочком и спал, а ко мне совсем не хотел идти. Бабушка шутила: «Да ему всё равно, где лежать, лишь бы тепло да мягко, а у тебя вон какие ноги худые!» У бабушки — внушительная широкополая шляпа. Сядет бабушка в этой шляпе на веранде на ступеньки. А я смотрю на неё и думаю: «Вот барыня!»

Бабушка деревенская совсем на барыню не похожа. У неё волосы светлые-светлые, ни у кого больше таких волос нет, и глаза в очках огромные и голубые. Вот снимет бабушка очки, и уже не бабушка, а совсем другой человек, к тому же ничего не видящий. Хорошо, что она это не часто делает, а только чтобы протереть стёкла. Однажды сижу я на своём любимом дереве и вдруг решаю забраться повыше, а ветка — хрусть! — и я уже лечу вниз головой прямо в жгучую крапиву и колкую листву, кричу, падаю — и ещё сильнее кричу!!! Больно, обидно! Ползу к дому вся в синяках и ссадинах. Ушибленная, ужаленная сорняком, словно роем диких пчёл, я продолжаю неистово кричать. Вижу, бежит бабушка и голосит: «Зачем опять забралась?! Я ж тебе говорила! Занялась бы чем-нибудь...» Вытирает моё несчастное грязное тело, мажет йодом бесконечные раны. И уходит в свой огород — с цыплятами разговаривать.

У бабушки городской на даче — отдых! Утром пруд — большая лужа; бабушка в купальнике, в солнцезащитных очках и той же шляпе. Послеобеденный сон с газетой из стопки на прикроватной тумбочке. Этой газетой бабушка бережно прикрывает лицо вместо одеяла, когда засыпает. Детские книжки, журналы «Трамвай», «Мурзилка» и «Веселые картинки», вывезенные из города и тщательно изучаемые мною до дыр, пока бабушка лежит с последними «новостями» на голове. А вечером — сериал «Рабыня Изаура», прогулка по СНТ, разговоры о том о сём с соседями — этакий выход в свет за пределы «фазенды».

В деревне речка далеко, одну не пускают, а со мной идти никто не хочет — все заняты. На улице зной невыносимый, в одних трусах в тени деревьев жарко. А у дома — большая лужа, почти как дачный пруд. Недолго думая, принимаю решение прощупать дно. Уткам же нравится. Из лужи вылезаю угольного цвета с ног до головы. Бабушка уже бежит и причитает: «Куда ж ты, Ксения, опять залезла? Я же сажу из печки в эту лужу выбрасываю!»

А на берегу Тихого океана волшебно. Мне двадцать шесть. Вокруг пальмы с лохматыми стволами. Мы приехали с друзьями в Таиланд, висим в гамаках, расслабляемся. Друзья мои обсуждают, какой океан им ближе для купания: Тихий или Индийский? Какой пляж лучше: галька или песок? Какой песок приятнее: коралловый или известняковый? А один наш товарищ, сын посла, рассказывает, в каких причудливых местах довелось ему побывать в своём «золотом» детстве. Я слушаю внимательно, интересно же. И тут он добавляет так бескомпромиссно: «Уверен, что ни у кого из вас такого детства, как у меня, не было! Хорошее у меня было детство!»

Действительно, думаю я, а рассказать-то мне и нечего. И впадаю в ступор, как будто сижу за партой первого сентября и пишу сочинение на тему «Как я провёл лето».