Я помню тебя сквозь прожитые времена и пространства.

Первый раз мы встретились в Аргентине в 1860 году. Я была английской актрисой, бежавшей от мужа-тирана и от условностей родной страны; а ты — русский офицер, которому было интересно посмотреть мир. Нормальное желание в восемнадцать лет.

Я играла, пела и танцевала на душных, шумных улицах Буэнос-Айреса. Ты не пропускал ни одной пьесы, задаривал меня цветами, преследовал, угрожал, что застрелишься, если я не отвечу взаимностью. Но что могла дать тебе тридцатилетняя актриса, которая больше всего ценила свободу и не могла принадлежать одному?

Однако тебе повезло. Однажды ты увязался за мной до кабака, где я любила пропустить стаканчик вина после спектакля. Один из моих бывших любовников, испанец, который не перенёс наше недавнее расставание, прилюдно назвал меня проституткой.

Идиот. Я действительно любила всех моих мужчин. Кто же виноват, что муза любви так капризна?

Ты, конечно же, понял, что я и лёгкое поведение — вещи несовместимые, поэтому заступился за меня. Мне хотелось крикнуть всем присутствующим: «Вот! Смотрите! Есть человек, который готов застрелить за меня или застрелиться сам!»

В тот вечер мы долго сидели в кабаке. Ты говорил о том, что Россия — уникальная страна, что у неё особый путь, а я была уже слишком пьяна и счастлива, чтобы возражать. Ночью в кабак завалились музыканты и посетители сплелись в тесных объятиях, отдавшись ритмам музыки. Эти объятия похожи на петлю: залезешь и уже вряд ли выйдешь живым.

Ты внимательно наблюдал за этими парами, а потом спросил:

— Можешь научить вашему танго́?

И я тебя научила таким фигурам, что женщины после меня должны сказать «спасибо».

Ты звал меня в Россию, говорил, что я должна играть для императоров. Забыла, как же назывался этот театр... Ма-ри-ин-ский. Если бы я уехала, то потрясла мир и переплюнула Мату Хари, которой ещё только предстояло родиться.

Но стоило ли это всё твоей любви, мой маленький русский? Да и вообще, была ли такая, как я, её достойна?

Я осталась в Аргентине. До меня дошёл слух, что в России ты женился и дочь назвал моим именем.

Через два года я умирала в душной каморке от венерической болезни и думала, что ты был единственным, кто застрелился бы за меня или застрелил.

Я переродилась в нынешнем XX веке и подсознательно решила, что хватит с меня мужчин, пройду с единственным через всю жизнь. На моём пути встретился самый надёжный из всех.

Мы живём в Марселе, у нас двое сыновей. Помимо семьи у меня есть ещё одна ценность — книги. Я читаю ночами, спрашиваю мужа об его участии в Первой мировой войне и по его воспоминаниям пишу роман о большой жертве и искуплении человечества.

Сомневаюсь, справлюсь ли с этим, но муж поддерживает и предлагает поехать в Париж. Там сейчас живёт Хемингуэй. Вдруг удастся найти его и показать рукопись?

Мы оставляем детей с няней и отправляемся в Париж, который как котёл бурлит культурой разных стран, выталкивая из себя самых талантливых.

Мы много гуляем вечерами, заглядываем во все бары и кафе в надежде встретить писателя или художника и чувствуем себя так, как будто это наш второй медовый месяц.

Однажды мы заходим в танго-салон, потому что его хозяйка обещала, что должен заглянуть сам Хемингуэй. Мы приветливо разговариваем с ней, она обещает, что писатель вот-вот появится, и тут... Лучше бы это был Хемингуэй. Но входишь ты, небрежно осматриваясь по сторонам.

Я вспомнила всё.

— Мадам, а кто этот мужчина, который только что вошёл? Очень знакомое лицо. Русский?! Снова русский?! Да, я вижу, что он здесь любимец женщин. Видимо, решил наверстать упущенное за прошлую жизнь. Что, простите? Нет-нет. Ничего. Это моя фантазия.

Ты уже идёшь приветствовать хозяйку салона, которая болтает без умолку и представляет меня как очень перспективную писательницу. Мы с тобой говорим, как будто нет никого вокруг. Ты советуешь мне побывать в России и написать о ней. Что-то снова болтаешь об её особом пути, что в Европе хорошо, но у вас, русских, всё по-иному. Я едва ли слушаю. Больше всего мне хочется схватить тебя за грудки и проорать: «Да где же ты был, когда я обещала другому эту жизнь вместе?!»

Звучит бандонеон. Ты приглашаешь меня на танцпол и без всяких прелюдий заключаешь в объятия, из которых снова, как из петли, не вырваться. Но это уже та́нго, а не танго́.

Когда мелодия обрывается, ты спрашиваешь: «Мы случайно не встречались раньше?»

Я хочу обрушить на тебя безумную правду, но откуда ни возьмись между нами встаёт мой муж:

— Месье, поаккуратнее, пожалуйста. Моя жена беременна. Не надо с ней танцевать вот так. И вот так — тоже не надо.

Сюрприз! Вот такое танго втроём. Ты расстроен? Рассержен? Не переживай. Третьего сына я назову в твою честь. Ой, где-то это уже было. Давай лучше станешь крёстным. Породнимся. Будем собираться на семейные ужины и танцевать танго. Мы же просто танцуем, правда?

И всё-таки за твои танго-фигуры, пронесённые сквозь время и пространство, женщины должны быть благодарны мне.

Кажется, я могу сказать, где мы встретимся в следующий раз. Это будет Россия. Не знаю, какое время и год, но это будет прекрасная Россия. Без налёта «имперского» и «особого» пути, про который ты мне всегда говорил.

В следующий раз мы оба будем помнить друг друга и искать, искать... Нам исполнится сорок пять, когда мы встретимся в парке Горького. На танцплощадке будет звучать танго. Ты скажешь: «Знаешь, я всех отпустил, построил маленький дом и ждал тебя», а я отвечу: «Представляешь, я тоже всех отпустила. Пойдём теперь вместе».

Мы обнимемся и станцуем наше танго.