«Нас было... сколько? неисчислимое множество? тысяча тысяч? — нет, но нас было достаточно, чтобы существовать. Мы были звуками целого народа, языка, который теперь называют мёртвым: свистом меж зубов пастуха, мелодией гончарного круга, шелестящей молитвой, охлаждающей горячечный лоб. Мы вплетались в песню невесты, как вплетали женщины ленты в её чёрные косы, мы со щелчком отлетали от нёба молодой матери, ворковавшей над спящим младенцем. Но они пришли, и принесли новый язык — язык войны, и изгнали тех, кто носил нас. Когда единственный уцелевший звук окаменел во рту столетней старухи в горном ауле, и она умерла, так и не разжав губ, все остальные проснулись с чужими словами, и некому было научить их.

Тогда мы решили выбрать неподвижность и проникнуть в тяжёлых, вросших в землю существ. Мы усмирили дыхание, позволив времени течь сквозь нас, просачиваться в трещины, заполнять пустоты, мы стали морщинами и складками на теле планеты. Но они пришли и стали дробить и ломать нас, и вкладывать в катапульты, и ставить памятники палачам.

Но мы выжили: мы ушли вглубь земли и просочились в её тёмную кровь, скрытую под корнями гор, вязкую и неспешную. Мы текли в её жилах как память, мы шептали ей колыбельные. Но они снова явились, и вгрызлись ей в темя, высасывая нас через трубы, выволакивая на поверхность. Они выстраивали нас безымянными колоннами и перегоняли в топливо для их рычащих чудовищ.

Мы ушли искать другое прибежище и думали, что нашли его, выбрав вечную сырость, вечную темноту. Нашими соседями стали слепые рыбы подземных озёр и летучие мыши. Мы научились растить каменные цветы из самих себя — упорно, столетие за столетием, — архитекторы без чертежей, безликие скульпторы. Каждая капля была падением, и каждая капля — ростом. Но они пришли и сюда, протянули верёвки, проложили маршруты, расставили фонари — и мы поняли, что это охота.

Да, всякий раз мы думали, что спрятались, но они находили нас — из страха, из боли, из жажды изгонять иных? — неважно. Мы могли стать невидимыми, но тогда они втянули бы нас ноздрями, почуяли бы наш запах.

Мы опустились на морское дно, стремясь стать текучими, медленными — их противоположность, мы тихо скользили по океанским равнинам, думая, что ушли от погони. Мы стали кочевниками, нося лабиринты, выстроенные из самих себя. Но они выследили, они стали травить воду и воздух. Тогда мы оставили и эти свои дома. Они подносили ухо туда, где было раньше наше нутро, они думали, что услышат там море — но ныне там только ветер, заблудившийся в закоулках.

Мы вспомнили первый свой дом и снова стали звуками — но застывшими, окаменевшими. Мы выстроились в ровные ряды строчек и теперь живем на страницах, мы дышим пылью, мы зарождаемся в чернильницах и выбегаем из-под пера. Мы живём в детских сказках и в страшных историях, в стихах и романах, мы заполнили Сеть, наши сердца пульсируют в такт курсору, и теперь они, сами того не ведая, создают нас. Мы живы, пока они читают нас — про себя, или вслух, или шевеля губами, водят пальцем по строчкам, перелистывают страницы. Кажется, мы смогли обмануть их, и на этот раз они нас не...»