Стали односельчане за Петровичем странное замечать. Повадился старик рядиться в праздничное и в таком официальном виде в коровник хаживать. Едва отгремит вечерняя дойка, а в избах по селу начнут огни желтовато-золотистые зажигаться, как Петрович надевает плащ оттенка какао, коричневую шляпу с полями на глаза надвигает. Отключает освещение в доме и шасть мышкой-полёвкой за калитку, а та скрипит предательски. Старик морщится, стучит себя сухоньким кулачком по лбу за склероз — забыл давеча петли ржавые маслом смазать. Шляпа падает в кусты сирени. Каждый божий раз. Петрович бережно подбирает её, отряхивает, водружает на прежнее место и, крадучись, продолжает своё тайное шествие.

Огромный карман на плаще с правой стороны топорщится — что-то увесистое там у Петровича. Идёт не по центральной улице, а задами пробирается, как мальчишка прыщавый первый раз на свиданку с девушкой. Через кустарник, заросли и репей, который ох как полюбил стариковы вельветовые штаны.

Петрович всю жизнь прожил в селе и был у земляков на хорошем счету. Добрый, отзывчивый, непьющий, работящий. Жену взял из райцентра под стать себе — тихую, покладистую, всегда с румянцем и улыбкой. А волосам её медным, которые на солнце так и сверкали, завидовали если не все, то многие. Да только беда — в прошлом году соизволила захворать и на долгие месяцы в койку слегла. Врачи бились-бились, но всё без толку. Под Новый год провожали Раису Денисовну всем селом в последний путь. Петрович осунулся после этого, лет на десять постарел. Пристрастился к змию зелёному. Думали, пропал старик. Выручить некому — детей-то с Раисой Бог не дал. Однако к лету воспрял, завязал с выпивкой. Стал на улице бывать, на лавочке в лучах солнечных греться. А там и странности эти его начались.

Местные сплетницы слух пустили, что из ума выжил. Чудить начал. Детвору настращали так, что те стариков дом обходить старались стороной. Чего неладного, ещё накинется с топором. А у самих сплетниц-то так и зудит, и чешется. Не живётся спокойно бок о бок с тайной такой.

Решили, значит, Авдотья Николаевна да Зинаида Степановна за Петровичем проследить. Выяснить, разоблачить, вывести на чистую воду. В шпионки заделались: оделись в чёрное, чтоб под покровом ночи неприметными оставаться; Степановна бинокль, от мужа-охотника оставшийся, прихватила на всякий случай. Договорились возле коровника караулить: а чего мудрить, когда и так понятно, куда в итоге Петрович заявится под покровом сумерек.

Заняли позиции, ждут. Правда, шпионки из них никудышные, прямо скажем. Николаевна притащила кулёк жареных семян подсолнуха. Как это в засаде сидеть и ничего не делать? Скучно же! Вот и сидят бабоньки в кустиках, семечки лузгают да и переговариваются шёпотом.

— Степановна, который час-то теперя?

— Который... — вздыхает Зинаида. — Ужо на полчаса запаздывает полоумный-то наш.

— Случилося чаво, что ль?

— Отколь мне знать? Я с тобой рядом, а не по селу шарахаюсь. Просидим, как дуры старые, всю ночь, радикулит заработаем, а всё без толку.

— Не боись, как вернёмси, я тебе настоечки накапаю, ни одна зараза не пристанет целую вечность. Кажись, идёт кто-то.

Бабоньки смолкли и повытаскивали уши из-под платков. Из-за крайней хаты показался силуэт Петровича. Едва старик зашёл в коровник, Авдотья ринулась за ним.

— Куды?! — чуть не в голос зашипела на неё Степановна. — Спугнёшь, дурёха, всю операцию загубишь.

Николаевна остановилась, вернулась в кусты. Достали бинокль, стали наблюдать в распахнутые настежь двери. Смотрели недолго, ибо картинка без звука — зрелище слабое, худое и негодное. Тогда уж обоюдно решили поближе подобраться. Мелкими перебежками, как истинные ниндзя, бабоньки оказались у самых ворот, откуда открывался замечательный вид и без бинокля. Слышно, кстати, тоже кое-что было.

Все коровы сельского стада были чёрной масти, и лишь одна имела рыжий окрас. Петрович стоял напротив неё, сняв шляпу. Гладил коровку между рогов, а та не переставала жевать. Шпионкам даже показалось, что она улыбается старику. После Петрович достал из кармана толстенький блокнот и на весь коровник заголосил, предварительно покашляв:

— Взойдёт луна, погаснут свечи,
И догорит последний день.
Но не подарит новой встречи
Нам всеобъемлющая тень...

Шпионки едва сдержались, чтобы не прыснуть хохотом.

— Это что получается — он коровам стихи читает?

— Получается, так, Николавна. Вот и весь натюрморт.

— Как жить-то теперя? Коли тайна — не тайна, да и не было в ней ничего такого...

— Совсем Петрович двинулся, видать, надо заявить куда следует.

— Это зачем ещё?

— Как это зачем? Сегодня он коров стихами донимает, а завтра с ножом по селу побежит. Не видишь, что ли, связи, Николавна?

В этот самый момент на плечо Степановне легла чья-то тяжёлая ладонь. Зинаида с испугу плюхнулась на четвереньки и попыталась скрыться, бросив боевую подругу на произвол. На счастье их шпионское, владельцем ладони оказался скотник Семён.

— Куда это вы заявлять собрались? Отойдёмте-ка, подружки любопытные.

Семён-то, добрый человек, всё шпионкам и разжевал. Оказывается, председатель не смог глядеть молча, как Петрович пропадает и сгорает в тоске по жёнушке своей. Наведался к нему вечерком. Да под рюмашку тайну выдал, мол, есть у него в районе знакомец один, который видит ясно. Экстрасенс, в общем. Уговорил старика письмо ему написать да боль всю свою излить, авось поможет чем светлый человек. Петрович написал, ясновидящий откликнулся. Через пару недель ответ пришёл. Мол, посмотрел тот сквозь пространство и увидел, что жена его за жизнь свою чистую по закону реинкарнации удостоена возможности предстать перед мужем в ином обличии. По стихам его она якобы страсть как соскучилась. Петровичу было велено ждать, от зелья алкогольного в стороне держаться. Тогда он сам жену свою и узнает. А ещё через недельку председатель в коровье стадо бурёнку рыжую приобрёл.

— Так что ж вы, ироды, над стариком издеваетесь? — бросилась с кулаками на Семёна Авдотья.

— Уймись, Николавна, — басил скотник. — Не поняла, что ли, ничего? Спас председатель старика от гибели верной.

— Да лучше уж сдохнуть, чем с коровой в люблю-не люблю играться! — поколачивала Семёна с другой стороны Зинаида Степановна.

— Что вы про любовь-то знаете, бабы? — что было сил отмахивался скотник. — Глаза-то его видели, когда он бурёнке стихи читает? Ему и не надо ничего, только понимать, что она где-то рядом. А знаете ли вы, недалёкие, что от его стихов у нас удой в три раза вырос? Что благодаря стараниям председателя, стихи Петровича уже в столице знают? Журналисты с центрального канала завтра приезжают.

— Зачем журналисты? — опешили шпионки.

— Будем Петровича на литературную премию выдвигать от нашего села.

Авдотья и Зинаида переглянулись, развернулись и пошли по домам, чтобы готовиться к приезду столичных гостей. Событие такое раз в жизни случается. Правда, не всем так везёт с известными на всю страну односельчанами, как несостоявшимся шпионкам Николавне и Степановне.