Игнат исходил лес вдоль и поперёк, из угла в угол, от мелкой кочки до зарослей бурьяна. Ночью разбуди, выколи глаза, вырви язык — по малейшему шороху поймёт, где стоит. Сорок лет — это не частушки на ходу сочинять, дело немалое. Всем своим видом лесник напоминал старого волка, оттого и зверьё расходилось подальше от проторённых троп. От греха подальше.

Воздух пах прелью, смолой и непроходимой тоской. Солнце, лениво ворочаясь, закатывалось за ельник, почёсывало напоследок лысеющие макушки. Отчего вдруг сыпались иголки, Игнат пока не понял, но вдаваться в подробности не торопился. У леса то и дело находились свои планы, знать о которых кому попало без нужды. А чтобы не быть «кем попало», надо было прожить хотя бы пару сотен лет. Так сказывала бабка, а уж ей верилось очень охотно. Слишком много повидала да убедительно бормотала. Голос её, тихий, скорый, но твёрже камня, дробью стучал в висках: «Зря чуйке не веришь, остолоп, сильная она у тебя».

Первое, что сбило с толку, — тишина. Не та, что обволакивает перед грозой, а густая, как дёготь, да такая, что уши звенели от пустоты. Даже вороны, вечно хрипящие над вырубкой, будто глотки полынью выполоскали. Игнат прислушался, пальцы сами вцепились в рукоять ножа на поясе — та была шершавой от намертво въевшейся крови, что не отмыть ни росой, ни дождём. За спиной хрустнула ветка, но, обернувшись, он увидел лишь сосну с ободранной корой, будто кто-то с неё шкуру снял. И тут заметил: мох, столетиями ползущий на север, зеленел теперь с юга. Стволы стояли навыворот, как пальцы мертвеца, скрюченные предсмертной судорогой. Игнат, пару мгновений назад будучи лучшим из лесников, Игнат, знающий этот лес от макушки до пят, — потерялся. Не телом, но духом.

Солнце вдруг застыло в зените — белое и плоское, как монета в руке утопленника. Воздух загустел, и каждый вдох обжигал лёгкие. Игнат потрогал оберег на шее — деревянную Сирин с глазами из блестящих камней. «Носи, внучек, не снимай, а то тропы запутаются», — снова бабкин голос, но отчего-то особенно скрипучий, прошил мысли насквозь. Птица была теплее тела, будто живая, будто сердце у неё билось под резными перьями.

Деревья зашевелились. Не просто ветки качнулись — вся чащоба задышала, будто под корой завелись чёрные лёгкие. Земля под ногами Игната заурчала, словно пустое брюхо, а корни вылезли наружу, цеплялись за сапоги, липли к подмёткам, хотели прирасти к живым мышцам. Игнат рванул вперёд, но тропа вела себя как подстреленный зверь — металась, билась меж стволов, то пропадая в папоротниках, то выныривая у гнилого болотца.

Каждые сто шагов — одни и те же сосны-близнецы. На коре вырезаны глаза: одни прищуренные, будто смеются, другие — круглые, как у повешенных. В глазницах пузырилась смола, густая и липкая, будто слёзы великана, что застрял под землёй ещё со времён, когда леса были молодыми. Игнат метил стволы ножом, оставляя кресты — как бабка учила, чтоб нечисть путалась. Но через полчаса находил свои зарубки на новых деревьях. Тот же крест, те же сосны, только смола из глаз стекала уже красноватая, будто с кровью смешанная.

Тропа петляла, будто пыталась загрызть собственный хвост. Воздух звенел от шёпота: «Игна-ат...» — то ли эхо, то ли корни шелестели под землёй. Лес хихикал, скрипел сучьями, будто старуха костяными пальцами по стене водит. Где-то вдали завыло — не волк, нет. Звук был глухой, будто из-под земли: то ли ветер в пещерах, то ли сама земля стонала, вспоминая, как её топтали копыта Дикой Охоты.

Игнат споткнулся о камень, обросший мохом-седобородцем. Тот зашипел, как раскалённое железо в воде, и рассыпался трухой. Вокруг запахло горелой кожей.

Река встала на дыбы. Вода застыла вертикальной стеной, а в её стеклянной глубине метались тени в саванах — то ли люди, то ли призраки болотных огней. Одна прижала ладонь к поверхности, и на руке Игната вспух шрам, будто от ожога. Он отпрянул, наступив на что-то твёрдое. Стрела лежала в груде листьев, похожих на обгоревшие страницы. Древко — из берёзы, наконечник — медвежий коготь, оперение — спутанные чёрные волосы с запёкшейся кровью.

«Дикая Охота метит добычу, и не приведи бог...»

Сирин забилась так, что костяной клюв впился в кожу, будто хотел выклевать сердце.

Земля вздыбилась. Перед Игнатом выросло нечто — тулово лесное, взгляд человечий. Тело было сплетено из корней, скрученных в подобие скелета, в рёбрах копошились слепые кроты. Вместо глаз — совиные гнёзда. Пахло гнилью и кровью.

— Птицу сожги, — прошипело из щели в древесине, что смахивала на рот. — Или иди за её песней. Там сон без сновидений.

Совы захлопали крыльями: тук-тук-тук — точь-в-точь как бабка стучала костяшками перед смертью по стене покосившейся избы.

Оберег то обжигал, то морозил. В голове смешались звуки, страхи, молитвы и голоса мертвецов. «Делай что велено!» — крик бабки раскатился громом по утопающему во мгле лесу. На мгновение показалось, что птица рывком расправила крылья, полоснула острым когтем по груди.

Игнат развёл огонь, дрожащими руками подбрасывая хворост. На минуту замешкался: холщовая нить резала пальцы, выскальзывала, опутывала мудрёными узлами — только бы остаться на шее, Пламя лизало Сирин, но та не горела — таяла, как воск, напевала колыбельную на языке, которого он не знал. Голос был бабкин: «Спи, дитятко, лес тебя убаюкает...»

Когда огонь погас, на пепелище остался круг из следов — Игнатовых, но петляющих, будто пляшущих вокруг костра. Он пошёл, не выбирая пути: был только зов, чуйка — сильная, как никогда прежде. Под сапогом хрустнула ветка — спереди и сзади одновременно. В темноте хохотали вороны. Или те, кто когда-то ими был.

Тропа вилась, бесконечная, как петля на шее у повешенного. Игнат не оглядывался. Бабка говорила: «Кто в лесу заплутает, тот сам себе станет и путём, и ловушкой». Теперь он понимал — не врала. Никогда не врала. Оставалось только не заплутать и не останавливаться.

На рассвете охотники нашли следы. Они вели к опушке, но исчезали у старой сосны с вырезанными глазами. На коре петлёй висела нить от оберега, а под ней — стрела с оперением из волос и запёкшейся крови.

Лес вздохнул, и тени в саванах поползли за солнцем, которое на этот раз катилось на запад. Как положено. Как будет длиться до новой Охоты.