Коша жмурится у печки, урчит. Свернула лёгкое тельце в меховой рогалик. Слушает, как капли дождя постукивают о крышу. Печка пыхтит, отдувается. Ждёт поленьев. Ярко, весело трудится. Маня метёт избу, проходится соломенным веником по половицам, встряхивает дорожки.

— Ах, окаянные! Опять нагрянули, — вскрикивает. В углу серебрится паутина, колышется папиросной бумагой, отливает летними вечерами.

— Ужо я вас! — Маня шерудит веником в паутине, разносит лёгкую пыль по избе.

Коша и в ус не дует. «Эти безобидные, что с них взять?» — дальше греется.

— Ах, самовар разжигать придётся! — ворчит Маня. — Баллончик газовый опять не завезли. Вот ведь бессовестные, — оглядывается. — Покров же, Покров! А сейчас Любава придёт. Чем угощать буду?

«Чем угощать, чем угощать? — думает Коша. — Забыла, что в сенях муку оставила ещё с лета».

Коша выходит в сени. Осень накидала янтарных листьев на ступеньки, стопка их прижалась к двери. Хотят погостить у Мани. «Пусть!» — думает Коша. Вытягивает спину, точит когти о войлочный коврик.

«За дело!» — прыгает на мешок с мукой, топчет его, прохаживается. В шве прорезь, Коша суёт нос в дырочку. Тот весь окунается в душистую муку, аж усы запорошились. Коша хмурится, не очень муку жалует. Но как тут без неё обойтись?

В избе ластится о Манины ноги, прохаживается.

— Ах ты, плутовка, — говорит Маня ласково. Смотрит в лесные Кошины глаза. — А это что? — на запорошенные усы. — Мука? Где откопала, стрекоза? — Коша глядит, не мигая, в самую сердцевину Маниных глаз, переводит взгляд на раскрытую дверь в сени.

— Ах, — всплёскивает руками Маня. — Точно! Летом же муку в сени снесла — ненадолышко.

Маня бежит, несёт большой куль, любуется им. Замешивает тягучее душистое тесто. Добавляет молоко, яйца, соль. Сдабривает маслом.

— Знатный пирог будет, Коша! Покровский. Вот бы Любаву порадовать. Кручинится она, желанная.

«Будет, будет. Ты главное меси», — думает Коша. Для Любавы у Коши есть гостинец. Только вот идти-брести в холодный лес ох как неохота. Поднимает глаза на Маню. Для неё — можно.

Коша за околицей. Кленовые листья шуршат под лапами, стелются. «Хорошая дорожка, — думает Коша, — надёжная». Дубовый лист не очень жалует. Тот мельче и скукоживается быстро. Ловко спешит к сосновой опушке. Туда, туда. В норе сидит огромный барсук, охраняет свой выводок. К нему Коше не надо. А вот у сосны — на месте. С того года ещё приметила.

Коша разминается, топорщит усы. Роет землю, подрагивает, принюхивается — ежом пахнет. Поддевает комок мордочкой, отваливает лапой. Ещё, ещё! Ходят Кошины лопатки вверх-вниз, лапы в торфе и опилках. Земля жирная, поддаётся на славу. Уф, уж видно верхушку. Готово! Тянет зубами, хватает лапами. Вырыла.

На солнце красуется огромный клубень. Шершавый, с ярко-горчичными прожилками. То что надо. Коша ухватывает его за корневище, бежит рысцой. В тепло бы, в тепло!

Коша добегает до избы. Тащит клубень в сени, царапается в дверь, проникает внутрь. Любава с Маней у печи. Чай пьют, плетут разговор, обнимают друг друга словами.

Коша садится посреди горницы, кладёт богатство на половицу. Подкатывает поближе к столу.

— Ой, что это? — вспархивается Маня. Любава же смотрит долго, затяжно. Слегка затуманивается, потом вспыхивает лучиком.

— Это шафран, — медленно говорит Любава. — Николай его очень любил. Весь сад полыхал у нас весной. Уж два года как не сажала, с тех пор как преставился, — протягивает Любава руку для ласки, заглядывает в Кошины лесные глаза.

— Спасибо, меховая, — шепчет Любава, бережно оттирает клубень. — Вовек не забуду. Приходи, тебе всегда найду угощение!

Коша кивает, придвигается ближе к печи. Жмурится. Свернула лёгкое тельце в меховой рогалик. Слушает, как капли дождя постукивают о крышу. Печка пыхтит, отдувается. Ярко, весело трудится. Покров распустился янтарными листьями, тыквенным пирогом и Любавиной шафрановой слезинкой.