В нашем маленьком северном городе зимы долгие, тёмные. Ранним утром черно как ночью. Минус тридцать. Папа везёт по снежному полю санки. На них сидит пухлая шуба — это я. Мы спешим в садик, он за полем. Никого. Тишина. Снег кряхтит под папиными ногами, санки шипят: ш-ш-ш.

Нос мой и рот мама спрятала за шерстяной шалью, повязав её на две шапки, а затем перекрестив на груди и сзади. Кусочки щёк под глазами щиплет на морозе. Я разглядываю мои валенки и почти засыпаю, как вдруг санки подпрыгивают и — бум! — падаю в снег. Мягко мне лежится, хорошо. Смотрю на небо. Папа меня не поднимает. Не поднимает и не поднимает. Я с завязанным ртом пытаюсь крикнуть ему, но ничего не слышно. Как будто кричу в подушку! Встать не могу — на мне тысячи колготок, гамаш и кофт, я обездвиженная мягкая бочка, перевёрнутый толстый жук. Небо глубокое, океанское. Видны звёздочки. Я смотрю на них, и мне очень красиво. Красиво и тоскливо одновременно. Чувствую, как спине потихоньку становится прохладно и неуютно.

«Умру здесь в поле, одна, — думаю. — Моё тело засыплет новым снегом, и никто никогда не сможет меня найти. Бедная мама, она же будет очень скучать. А папе как влетит — потерял дочку! Абика расстроится — кому теперь читать татарский словарь? А конфеты в пельмени с кем прятать? Перемигиваться за столом и следить, кому же достанется сюрпризный пельмешек? А в садике как распереживаются, когда увидят, что папа привёз пустые санки! И свадьба наша с Владиком не случится! И он решит жениться на Светке! Все, конечно, побегут меня искать, но будет слишком поздно. Прощайте все!»

Пальцы на руках задубели. Закрываю глаза.

Шух-шух, шух-шух — слышу быстрые шаги издалека и тревожное, родное:

— Викуля!

Папа!