Щёлкнув пультом, Саша выключил телевизор. Тот умолк обиженно и резко. Показывали концерт к очередному юбилею чего-то или кого-то. «Важней всего пого...» — так и не закончила известную истину певица. Тамара недовольно цокнула языком.

— Ты чего, дед?

Саша помолчал, глядя в чёрное стекло, отражающее два кресла, где сидели они с женой.

— Зачем выключил, ещё и на песне такой хорошей! — набухала возмущением Тамара. Наклонилась, чтобы забрать из его рук пульт в прозрачной плёнке. Телевизор подарила дочка на юбилей свадьбы — берегли.

— А давай приготовим оливье, — внезапно выдал дед. — И торт «Графские развалины».

— Какой торт? — испуганно отпрянула Тамара.

Порядки в семье держались десятилетиями: оливье только на Новый год, торт «Графские развалины» — на день рождения Саши.

— Хочется просто, — задумчиво проговорил он, продолжая смотреть перед собой, будто там всё ещё шёл концерт. Зачем-то Тамара тоже внимательно посмотрела на экран, снова повернулась к мужу.

— Ты чего это выдумал? Не Новый год и не день рождения твой на дворе. Брось дурить, дед! — усмехнулась Тамара и, дотянувшись до шуршащего упаковкой пульта, включила телевизор. В комнате послышались бурные овации. Тамара поморщилась — всё пропустили.

К тому разговору больше не возвращались, Саша ходил тихий и уходил курить ещё чаще, чем обычно.

На следующее утро, Тамара, измождённая от плохих предчувствий, зашла на кухню и открыла холодильник. Дыхнуло солянкой съедобных ароматов. Дочка всё порывалась распотрошить забитые полки, но Тамара держала оборону и ничего выкидывать не позволяла. Не жила дочка в те времена, когда из трёх картофелин надо было ужин на всю семью сделать — не ей порядки и наводить.

Пошарила рукой и нашла жестяную баночку горошка. Взяла яйца, захватила обрубок варёной колбасы, выложила на стол. Хлопнула дверца холодильника. Тамара повернулась к окну, так и замерла. Смотрела сквозь рассаду в пластиковых стаканчиках от сметаны и разросшиеся мясистые щупальца алоэ на голые чёрные ветки деревьев. Снова нехорошо сжалось сердце. Наклонилась за картошкой и морковью, тяжело разогнулась и, непрерывно вздыхая, начала рубать салат.

В голову лезли догадки, липкие и муторные мысли.

«Точно ведь, ходил пару дней назад Саша к врачу, вроде как дышать тяжело ему было. Вернулся пришибленный, ничего толком не сказал. Замолчать решил, значит, — медленно закипала Тамара. — Напоследок решил полакомиться, а меня одну тут оставит. Я что буду делать, как мне жить?»

Мелко задрожала поджатая губа, слеза капнула на нежно-розовые кубики колбасы.

Зашедший на звуки готовки Саша нерешительно остановился в коридоре.

— Тома? Ты что там делаешь?

— Сашенька, — отложила нож, тяжело облокотилась на столешницу, — ты знаешь, что без тебя не смогу, не смогу — и всё. С тобой помирать лягу, — неожиданно уверенно закончила она, будто придумав план действий.

Вскинувший брови Саша подошёл ближе, погладил по голове, поцеловал в свежевыкрашенную бордовую макушку.

— Ну захотелось мне похулиганить, — успокаивающе сказал он. — Доктор сказал, надо радовать себя почаще, чтобы жить хотелось, а не болячки искать. Вот я и подумал...

— Да ну тебя, дед! — замахнулась на него кухонным полотенцем Тамара и рассмеялась, вытирая мокрое от слёз лицо — Испугал, сил моих с тобой больше нет.

Подумала, добавила деловито: «Завтра в магазин за сгущёнкой схожу, будут тебе „Графские развалины“».