Так я слышал.

Однажды Байданов разместился в подгнивающем бунгало неподалёку от храма Тигровой пещеры (Таиланд, провинция Краби). Ему предстояло пройти тысяча двести шестьдесят ступеней пути к ногам Золотого Татхагаты. Когда он, глядя в окно и вдыхая тропический запах обезьяньего кала, чем-то напоминавший аромат переспелого манго, заметил идущего мимо монаха и спросил: «Как я это сделаю?» — тот не останавливаясь ответил: «Осмотрись».

Байданов осмотрелся: солнце бродило меж секвой и лиан, тени скользили по стволам и, казалось, деревья танцевали, вороша буро-рыжие листья корнями, — хотя нет, это ветер шалил. Где-то плакали дети, гремели мопеды, Вавилон языков суетился вокруг.

Байданов подумал: «Пора!» — и лёг на жёсткую бамбуковую кровать. Под москитным балдахином лежал как жених. Эта мысль рассмешила Байданова. Под пальмовой крышей что-то протопало, эхом грохнуло по жести соседней. Бесполый ребёнок разросся до крика: «Ape! Ape! Ape!» — и Байданов вновь согласился: «Пора».

Он хотел избавиться от имени — оно бродило по пятам. Когда через двести метров он вышел на пешеходную дорожку, услышал: «Паша, у нас мало времени! Пойдёшь или будешь стонать?» Обезьяны смешались с людьми и вертелись в ногах, как переодетые голуби. Зной густел с каждым шагом — впрочем, был ожидаем; а вот зной людей — нет.

Байданов хотел было зайти в пещеру, где, он знал, продают и покупают, очищают карму туристам, молятся и снова продают, но не стал. Справа возвышался храм, который охраняли пластмассовые оранжевые тигры, слева — хилая тропинка утекала к подножию скалы Золотого Будды.

Извилистая лестница уводила на небо. Макаки сидели на перилах, собирали дань: рвали клыками пакеты кокосового молока, брезгливо пожёвывали бананы, клацали пластиковыми бутылками. «Я не взял воду», — подумал Байданов и начал подниматься.

Какое-то время повторял: «Пусть звон колокола выйдет за пределы нашей жизни, пусть звон колокола выйдет за пределы нашей жизни, пусть звон колокола выйдет за пределы нашей жизни», но быстро устал.

Он подставил щёку ветерку, вспомнил шёлковое прикосновение матери, на секунду пожалел, что не взял воды. Наблюдал за собой и увидел: пакет, который притворился в сумерках кошкой; шрам тени на щеке интерьера; фиолетовые руки, что при мерцании свечи перебирали чернику; сонное молчание времени в дверях; пахучую горку грибов на липкой скатерти; дневной смех и ночной лепет; вести и мысли; воскресное щебетание птиц; потусторонние голоса соседних комнат; тусклые коридоры и заливные луга; школьный кабинет с портретами мертвецов на стенах; бесконечность прошлого; блики чая в пиале...

Чья-то рука легла жаром на плечо, и сухой мужской голос произнёс: «I think, I won’t reach to Buddha». Тогда Байданов, не оборачиваясь, прошептал: «А кто сказал, что ты идёшь?» — и мужчина, кажется, понял.

Семья русских еле дышала за ними. Мальчик в сухой белой футболке простонал: «Дальше не пойду...» — и поскакал по ступеням наверх. «Об этом можно написать рассказ. В энную россыпь слов. Пусть там будет ветер, макаки, джунгли и немного дхармы. Кто-нибудь прочтёт и спросит: как ты это сделал?» — подумал Байданов. Вот он почувствовал, как слова просятся наружу, и увяз в ступенях окончательно, ноги отказывались существовать. Байданов снова услышал голос. Звонкий, напевный, далёкий. За голосом увидел взгляд. Во взгляде — не страсть, но томление. За взглядом — любовь. И снова: скрип двери, стеклянный звон колокольчика в светящейся руке. И голос, и плоть: «Помоги, помоги, помоги», и горловое пение, и бесполый крик: «Ape! Ape! Ape!».

Тогда Байданов открыл глаза, вдохнул запах гнилого бамбука и плесени, сказал: «Пора!» Молча вышел из бунгало, молча пролез сквозь вязкую толпу, молча отдал бутылку воды обезьянам, молча взошёл по тысяче двумстам шестидесяти ступеням, не останавливаясь, вверх к ногам Золотого Татхагаты.

Немногочисленные туристы наверху бродили по смотровой площадке, отдав впечатления камерам и смартфонам; у десятиметрового золотого колокола спала утомившаяся молодая пара; две ободранные улицей собаки тоскливыми взглядами искали лакомства, то и дело вгрызаясь себе в бока; персиковое солнце росло и крепло, а изгородь, пущенная повторяющимися гипсовыми колёсами по периметру смотровой площадки, берегла от смерти; монах в белой хлопковой робе, сидя в позе Ваджрасана, перешёптывался с алтарём; ветер разносил белый бамбуковый пепел, запах благовоний вместе со звуком колокольчиков; одинокая девушка с родинкой, точь-в-точь лягушачьей икринкой, на медном от загара лбу, вытянув ноги, сидела под огромным Золотым Буддой и улыбалась: «Какой чистый воздух, какой приятный звон»; кучерявый неуклюжий мужчина с видеокамерой через плечо, споткнулся о Байданова, испуганно бросил: «Извините», а тот не ответил, как не ответило его сознание ни на звук колокольчика, ни на запах, ни на ветер.

Так я слышал.