Предчувствие неприятностей иногда противнее самих неприятностей. С самого утра я знала — сегодня что-то случится. Мутило от ощущения неизбежной беды. Но до обеда ничего страшного не произошло. Я расслабилась и забыла о предчувствиях.

— Представляешь, у меня сегодня пуговицу с куртки срезали.

Сигнал мессенджера отвлек от работы: дочь написала в семейную группу.

— Ещё скажи, за тобой следят! — ответила я. Интригующее начало сулило долгий разговор, на который сейчас не было времени.

— Реально срезали! Из пришивальных дырочек аккуратно нитки торчат. Если бы пуговица оторвалась, они бы по-другому висели.

Тошнота подкатила к горлу. Но я продолжала цепляться за спасительную реальность.

— Просто мелкое хулиганство. Кто-то плохо сдал экзамены, не прошёл по конкурсу и решил отомстить успешным соперникам.

— Мелкое хулиганство по-крупному, — не сдавалась дочь. — Потому что у Макса тоже срезали. И у Ксюши.

Целый день я думаю об этом Пуговичнике, как будто ковыряю рану на коленке. Она кажется зажившей, но стоит оторвать сухую корочку — и саднит по-прежнему.

— Почитай про Жаба и Квака, — просит сын и протягивает книгу. «Пуговица» Арнольда Лобела.

Проклятая иллюзия частности! Она, а не закон подлости, управляет моей жизнью. И вот я уже читаю о том, как Жаб потерял пуговицу со своей любимой курточки и отправился её искать. Все вокруг дарили ему другие пуговицы, но Жаб от этого только сильнее расстраивался. Ведь ему была нужна та самая, единственная, пуговица. Белая, большая, с двумя дырочками.

Сложно читать про милых зверей, когда дыхание сбивается и накатывает паника. Понимаю, что меня трясёт из-за воспоминаний об Инне.

А ведь я была так рада, когда она пришла к нам! Предыдущая кандидатка в няни выглядела слишком безупречной. Наверное, надо было получше подготовиться к встрече с этой идеальной Мэри Поппинс: голову вымыть или хотя бы сменить спортивный костюм на что-то менее спортивное. Ухоженная и властная в своей вежливости, няня слегка кивала, как будто я сдавала экзамен, рассказывая о ребёнке... Хорошо, что она отказалась от нашей вакансии.

Наверное, из-за первого неудачного опыта я так легко попалась на уловки Инны. Увидела её, и от души отлегло: «Ну с этой точно справлюсь!»

Я не хотела верить, что не справляюсь. Из шкафчика пропал новый крем для лица? Наверное, кому-то подарила и забыла. Давно не видела футболку с Минни Маус? Явно лежит в коробке с пляжными вещами. Буду доставать их — обязательно найду!

— Мам, Инна дала мне поиграть на своём новом планшете, — однажды сказала дочь. — А ещё... В общем, из копилки деньги пропали.

Минуту я не могла говорить. Просто не получалось протолкнуть слова сквозь сухое горло. Но мозг и в этом случае подготовил успокоительную версию: наверное, деньги взял мастер, который в прошлую субботу вешал картины.

Или всё-таки не он?

— Мам, ты чего? Не расстраивайся, она же не знала, что ты не разрешаешь мне играть на планшете...

В середине лета Инна ушла в отпуск. Во время очередной уборки я сдвинула коробку, которую выделила для её мелких вещей, и увидела там рубашку дочери. И наконец разозлилась. Не на то даже, что она пыталась стащить рубашку, а потому, что оставила её, забрав всё остальное. Как будто хотела, чтобы я нашла.

* * *

Возможно, я слишком много думаю об Инне и пропавших пуговицах. Внезапно вижу историю неизвестного Пуговичника совсем по-другому. Ненадолго став Пуговичником, я чувствую, что проблема не в невидимости. Он не сорока, которая тащит в своё гнездо яркие вещи, на первый взгляд не имеющие ценности. Каждая пуговица наполняет его восторгом и ощущением узнавания. Он понимает, что это та самая вещь, которая нужна именно сейчас.

Странно, но это чувство кажется очень знакомым. Даже так — мгновенно узнаю его. Я испытываю что-то подобное, когда слышу или читаю историю, про которую сразу понимаю — она станет рассказом. Как пуговицы, я срезаю истории с пальто и курток своих друзей и незнакомцев. Я в постоянном поиске новых фактов и слов, подглядываю и записываю.

— Из этого может получиться рассказ! — говорю я, услышав очередной жизненный сюжет.

Иногда мы с Вселенной заодно, она сама подсказывает, что стоит утащить. Воображаемая клептомания вызывает чувство внутренней тревоги. Поэтому перед тем, как срезать историю, я спрашиваю хозяина пуговицы:

— Можно я это возьму?

Пока я не научилась просить разрешения, наклептоманила кучу идей для рассказов и повестей. Потом мучилась виной перед людьми, из жизни которых вытянула эти события, с ужасом думала: а вдруг откажут? Что я буду делать, ведь история записана, и я её уже люблю? Конечно, моя эмпирическая клептомания не сравнится с тем, что чувствуют люди, по-настоящему испытывающие зависимость от краж. Но я понимаю их восторг, когда вылавливаю из потока реальности что-то стоящее. То, чем мне непреодолимо хочется обладать.

Приходите со своими историями-пуговицами, и я снова пришью их. Пусть не на ту одежду, от которой они оторвались, но имеет ли это значение? Гораздо важнее, что истории продолжат жить. Как все те пуговицы, которые добрые звери собирали для Жаба в книжке Артура Лобела. Жаб пришил их на свою любимую курточку — и подарил её лучшему другу Кваку.