Бабуля стояла в стороне от торговок, растянувшихся длинным хлебосольным рядом вдоль Кузнечного рынка. Лет шестидесяти, с короткими седыми кудрями, без платка, в вязаной кофте поверх ситцевого платья. Она устроилась под светофором, у пешеходного перехода, то ли из-за стеснительности: товару-то у ней было два букета да пакет яблок, то ли, напротив, чтобы выделиться. А может, просто не хватило места в ряду.

До встречи с юристом было ещё минут пятнадцать, и я направилась к бабуле.

— Здравствуйте, почём цветы?

— Сто рублей букет. Вам один?

— Один. Вот этот.

— Пожалуйста. Яблоки берите...

— Спасибо, яблоки не надо.

— ...Коричневка, ароматные...

— В другой раз.

Прижав к груди букет из мелких фиолетовых астр, я повернула налево.

Фёдор Михайлович по обыкновению приветил бронзовым, добрым и скорбным взглядом. Такой взгляд не выдержать и нескольких секунд: в самую душу падает с трёхметровой высоты и, кажется, видит всю твою подноготную, каждую потайную мысль.

Связала меня с писателем давным-давно одна история.

В жизни студента наступает момент, когда ты мало-мальски наполнен академическими знаниями, но духовно пуст, и пора обзаводиться нравственной позицией и выяснять, кто ты на самом деле и зачем. И колоссально важны учителя. Моё студенчество пришлось на начало девяностых: безденежье, давка в универсамах за гадкими консервами из морской капусты с луком, сладкий чай вскладчину на завтрак и макароны с плавленым сырком на ужин — не до литературы. После техникума сразу замуж. И только в двадцать три, после развода, когда появилось время, я поехала в Дом книги. Не знала, что конкретно хотела купить, — ехала с желанием стать хорошим человеком.

С этим-то желанием, как с металлодетектором, прошлась туда-сюда, разглядывая корешки, вдоль стеллажей, отделённых от покупателя широким прилавком с продавщицами. Напротив «Братьев Карамазовых» что-то внутри колыхнулось. («Что-то читали уже из Достоевского?» — «Ну...» — «Преступление и наказание?» — «Не до конца...») Я пошла в соседний зал, погуляла там, вернулась, подошла к «Карамазовым» — колыхнулось. Тогда попросила полистать — и купила. Так меня всеведущей рукой распределили к Достоевскому.

Я должна была родиться в апреле, но поторопилась и появилась на свет девятого февраля, в день смерти писателя. Не однажды мы с детьми отмечали мой день рождения на его могиле. В первый раз дочки ныли, полагая, что для празднования существуют места приятнее кладбища, но потом смиренно тащились за мной в некрополь, в обязательно слякотный, сырой февральский день.

Мы благоговейно присоединяли три розы (всем дарю нечётное) к охапкам уже лежавших за оградой цветов, я мысленно благодарила тех, кто их принёс, мы смотрели на горящие лампадки и шли в трапезную Троицкой лавры, где дети вознаграждались ароматными тефтельками, а я ― постными оладьями с мёдом. Потом мы переехали в Стрельну, паломничества к Достоевскому прекратились, но я радовалась любой возможности оказаться у памятника писателю на Владимирской площади.

Положив букет на постамент, я, радостная, встретилась взглядом с наблюдавшей за мной бабкой и отправилась в юридическую контору через дорогу.

Консультация вышла бестолковой. Длинный женоподобный юрист, с высветленными сальными прядями, минуту слушал о моей проблеме, после чего предложил заключить договор на двадцать тысяч рублей за услуги, которые сама себе могла оказать бесплатно с помощью Интернета. Договор я подписывать не стала и, чертыхаясь, вышла на улицу.

Что ж, подумала, теперь могу подольше пообщаться с Достоевским. Бабки у перехода не было. Издалека я увидела, что мой букет исчез.

«Эх!.. — раздосадованная, всплеснула я руками. — Как же это? За что?» Разочарование, обида, вина — не уберегла цветов! — заклокотали в душе наперебой. Так сделалось невыносимо жаль обворованного писателя. И жаль своей радости. И ста рублей теперь тоже стало жаль: могла купить гостинцев дочкам. И тут же устыдилась жалости к этим ста рублям. Покосилась на Фёдора Михайловича: он молчал, огорчённо склонив голову в сторону собора*.

Начал накрапывать дождь. Я задумалась о бабке. Где она? В тепле радуется тому, как пустила в оборот мой малый дар великому таланту? Смеётся над моей наивностью? Или дивится сумасбродству? А что, если и она пожалела, но не камень, а цветы, результат её любви и дачного труда, которым суждено было мученически увянуть без воды на холодном граните? Подобрав для бабки хоть какое-то оправдание, я почувствовала облегчение. Но обездоленный Фёдор Михайлович под дождём выглядел по-прежнему нестерпимо печально.

А что, если бабку тоже мучит совесть, но деньги в хозяйстве нужны до зарезу? Много ли купишь на пенсию? И где её дед — жив ли, помер? А дети, сколько раз в году забегают навестить? Есть ли подруги? Или только кот ходит у ног вьюном, выпрашивая мойвы?

Дождь усиливался, а я всё топталась у метро, сострадая теперь не только Достоевскому, но и бабке, её гипотетическому деду и вероятному коту. Надо было как-то распутывать клубок. Ведь не ради жуликоватого юриста принесло меня из Стрельны ранним субботним утром на Владимирский проспект?

Я подошла к памятнику. Вместе со мной его оплакивали две розы у подножия, помятые крупными каплями, и пустая скамейка. Подошла будто в надежде у него самого спросить ответ. Достоевский внимательно глядел на меня, готовясь выслушать. Собравшись с духом, я подняла глаза и выпалила: «Простите нас с бабкой!» По тому, как едва заметно дрогнул воздух и будто невидимая молния пронеслась до храма и обратно, я поняла: простил.

*Сторонней критике подвергся ключевой момент рассказа — приписываемая бабке кража букета. Мол, бездоказательно. С этим пунктом автор согласен. Но дело, как я поняла гораздо позже и безотносительно данного рассказа, не в истинной оценке ситуации. Никто не знает той оценки, вот в чём фокус! Богу ни к чему придумывать мириады композиций под каждый частный случай — там, где можно обойтись одной на всех. Ведь дело не в том, насколько верно каждый из участников оценил обстоятельства, а в том, насколько верно с точки зрения Божьего закона он действовал в этих обстоятельствах, исходя из своей оценки. Какое решение принял. Вот что зачтётся. Решив, что бабка спёрла букет, я должна была именно этот сценарий для себя как-то разрешить. Справилась ли, нет — скажет судья праведный. Коли неверен ответ, заставит делать работу над ошибками, или отправит на «пересдачу». (Прим. авт.)