Раннее утро. Уже рассвело, хотя и не выглянуло ещё из-за деревьев солнце, не разошлась дымка над гладью пруда. Тишину изредка нарушает негромкий плеск воды о небольшой деревянный пирс, к которому пришвартована лодка с брошенными в ней вёслами. На краю пирса скамейка — с неё так здорово глазеть на небо, на тот берег пруда, где среди крыш и пышных крон виднеются купола церкви. Влад прошёл по этим доскам — старым, но всё ещё крепким, чувствуя, как они пружинят.

Он сбега́л на дачу от шума и суетности Москвы, тяжести положения «большого начальника», семьи. Дача была его и только его логовом — таким же крепким и надёжным, как сам Влад. Они и были ровесниками — обоим почти по полвека уже.

Ему вспомнилось, как с отцом они пристраивали террасу с небольшой оранжереей для мамы. Как каждый год весной вешали безыскусные занавески, расставляли сосланные из городской квартиры бабушкины фарфоровые статуэтки — балерину, застывшую в пируэте, девочку с собакой и пионера с горном, снимали полиэтиленовую плёнку с мебели — делали дом живым, говорила мама.

Горько усмехнувшись чему-то, Влад подошёл к сидящей на скамейке Инге. Сел рядом. Попробовал понять, куда она смотрит. Вздохнул. Закурил. Ещё немного помолчал, но выходило натянуто, и он заговорил.

— То есть тебе вот это всё точно надо? — она медленно, как бы раздумывая над ответом, кивнула. Оба смутились. Всё было неправильно: у каждого своя жизнь — устоявшаяся, всё вроде бы уже известно наперёд. Семьи, общие знакомые и друзья, работа в одной компании. А нет. Подкинула им жизнь эту монетку — со всех сторон решка: и по-прежнему жить невозможно, и изменить ничего нельзя. Или можно?

— Понимаешь, я не знаю, как дальше жить. Наши... они ведь ни в чём не виноваты... им это за что? — она поймала взгляд Влада и сказала вслух то, что мучало его эти месяцы.

— А нам? Нам это за что? — он посмотрел вверх, как бы задавая вопрос кому-то там наверху. Снова перевёл взгляд на Ингу.

— Мы же не можем всю жизнь делать вид, что ничего между нами не происходит, — его низкий голос Ингу завораживал. И больше всего ей сейчас хотелось согласиться, но...

— Но... Пойми, нельзя же так... Ведь ни твоя жена, ни мой муж не виноваты в том, что это с нами случилось. Мы не можем сломать их жизни просто потому... — словно от удара он резко отстранился и перебил её:

— А мы? Мы виноваты, скажи?!

— Ну мы же можем остановиться? Можем. Наверное, ещё можем, — она и сама не верила в то, что говорит, и чувствовала себя героиней мелодрамы, которые никогда не любила.

— И как дальше будет? Мы будем семьями ходить друг к другу в гости и талантливо врать себе, изображая дружбу? Смешно... Да про нас даже чужие люди всё понимают сразу, а ты хочешь изображать что-то перед своими?

— Ну я не знаю... а как, скажи, как ты себе всё представляешь? Что нам делать?

— Понимаешь, я старый уже. Динозавр, — перевёл он разговор, больше стараясь убедить себя, чем Ингу.

— Дяденька, мне сорок лет, честное слово. Я паспорт могу показать... даже сорок один уже, — она попыталась свести всё к шутке из какого-то фильма. Да и не так уж он и старше, разница между ними была невелика, но почему-то очень остро чувствовалась именно Владом.

Помолчав немного, он взял Ингу за плечи и мягко развернул к себе. Долго-долго рассматривал, словно отпечатывая в памяти её лицо.

— Всегда думала, что самое страшное в жизни — несвоевременность. И что мне повезло, что всё и всегда у меня случается когда нужно... а тут... — она замолчала, чуть прикусив губу.

Поездка эта должна была бы расставить всё по местам. Или всё сломать. А проще не стало. Вечером, когда они только приехали, он попробовал её обнять как тогда, в самом начале их знакомства. Только вместо берега моря была дача. Они стояли на террасе и Инга — как и тогда — отстранилась, мягко отодвинув его руки, и из дрожащего отсвета уличного фонаря отошла вглубь, слившись с сумерками. Влад только успел заметить, что она посмотрела на него так, будто он сделал что-то такое, стыдное, что ли.

— Что с нами не так? — он сам от себя этого не ожидал, но говорил отрывисто и раздражённо.

— Всё не так. Понимаешь, всё! — Инга помедлила, как бы собираясь с мыслями. — Вот это всё. Я не могу так поступить с Иваном, ты — с Ольгой. Мне, наверное, лучше уехать, да?

Уехать, конечно, он ей не позволил. Допоздна так и просидели на террасе в полутьме, не зажигая света. Пили терпкое вино, говорили о ерунде. Спать разошлись ближе к рассвету уже и по разным комнатам. И вот утром встретились на пирсе. Оказалось, что утро вечера не мудренее.

Влад помолчал. Он не знал, на самом деле не знал, что делать. Когда они только ехали сюда, нет, даже когда он только позвал её на дачу, ему казалось, что дальше всё будет как в каком-нибудь кино, где герои начинают новую жизнь на новом месте, не оглядываясь ни на что и ни на кого. Так просто и безыскусно. «Решил — делай, сделал — не жалей», говорил дед. Но ведь человек — сумма всех поступков, сделанного выбора, принятых решений, окружающих его людей и обстоятельств, влияющих на него — всего, что привело вот в эту конкретную точку, думал Влад. И из этого уравнения ничего нельзя вынести за скобки, отбросить. Потому что этим ты как будто зачеркнёшь не только своё прошлое, но и жизни — прошлое, настоящее и будущее — тех, кто рядом. Сломать, сокрушить, перевернуть, разбить — он перебирал все эти слова, проговаривая снова и снова. И как-то ещё отзовётся этот грохот от разлетающихся осколков судеб — никому знать не дано. Вот и не мог он ни решить, ни тем более сделать. И Ингу не мог, не хотел заставить.

Откуда-то донеслась музыка. Он прислушался к словам. Кто-то из бардов.

А казалось бы — проще простого

Никогда и не встретиться нам...

2025