Из-под пластиковой крышки сочится запах пережжённых зёрен. Кофе ещё слишком горячий, чтобы пить. За окном систематизированная суета: жёлтая машинка тащит десятку загруженных чемоданами тележек, человечки в оранжевых жилетах укладывают багаж в радушно открытый люк.

Я люблю аэропорты, потому что они дают право на одиночество. Рядом со мной — пустые ряды кресел в закутке. Трогаю полустёртый символ на спинке сиденья. Странно: это не краска, а мел. Остатками белой пыли рисую круг.

Выставляю будильник на случай, если меня сморит сон. Левой рукой пытаюсь вытянуть из сумки чехол наушников, но следом за ним выскакивает косметичка и паспорт, содержимое разбегается по кафелю.

Отлично.

Вздыхаю, закрываю стакан и ставлю на соседнее кресло. Кладу рядом билет и опускаюсь на корточки, начинаю собирать мелочёвку. Дальше всех убегает помада.

Вылезаю из-под сиденья и вижу белые кроссовки.

Мужчина пьёт из бумажного стаканчика мой кофе крупными глотками — кадык на его шее ритмично двигается вверх-вниз — а потом точным броском отправляет стаканчик в урну. У него крупный нос и пухлые губы. Кепка с широким и плоским козырьком скрывает глаза.

— Это был мой кофе, — поднимаюсь с колен.

На мужчине объёмная куртка, синяя со светоотражающими полосками и значком аэропорта. Его левая рука выбирается из кармана, поглаживает пуговицы, зависает в воздухе.

— Знаю, — кивает он. — А что нужно?

Продолжать беседу с сомнительным незнакомцем не хочется. Пожимаю плечами и ухожу.

В терминале неожиданно много людей. Лица кажутся бледными в холодном свете люминесцентных ламп. Я не слышу их шагов, не слышу мерного шороха колёс чемоданов, не слышу покашливаний, щелчков открываемых бутылок, шлепков падающих на пол документов.

Вынимаю наушники.

Тишина.

Глаза начинают слезиться, белёсый свет аэропорта кажется резким, как в кресле дантиста. Растерянно наблюдаю за людьми. В воздухе проявляются золотистые полосы — дрожащие лучи с неровными краями связывают головы с чем-то за пределами аэропорта.

Мужчина в шляпе поднимает голову и смотрит на меня. Глаза у него как будто потеряли цвет: остался только чёрный зрачок и кант по краю радужки. Я слышу гул крови в ушах и тишину, тишину, которая давит на барабанные перепонки.

Поднимает голову старушка с саквояжем, затем мальчик с чемоданчиком в виде машинки. У них тоже бесцветные глаза. Золотистые нити пульсируют над их головами, мне больно смотреть — слёзы превращают аэропорт в акварельный набросок.

— Закрой глаза.

Разворачиваюсь, делаю пару шагов — и утыкаюсь в куртку. Чья-то рука плотно обхватывает меня, молния впивается в щёку. Под курткой тепло, под моими ладонями — шелковистая ткань рубашки. Поднимаю голову вверх, чтобы увидеть глаза под козырьком кепки: один голубой, другой — обесцвеченный серый. Сердце снова ударом отправляет кровь в виски, я пытаюсь вырваться, но он держит меня и, может быть, что-то говорит, пока мне, наконец, не удаётся успокоиться.

Через полчаса мы сидим за столиком с видом на лётное поле. Я пью кофе, который принёс мне Макс. Мне всё ещё страшно, но я уже не плачу. Глаза до сих пор чешутся — красные от лопнувших сосудов белки видны в отражении на стекле.

— Ты видел меня здесь раньше?

Он фыркает и касается козырька. Его глаза снова скрыты тенью.

— Проверяешь? — Он называет меня по имени, а потом произносит цифры и буквы, месяцы и даты.

Чувствую, как по загривку ползают паучки мурашек с колючими лапками. Это странно, чертовски странно — он называет рейсы и даты моих полётов.

Макс замолкает и стоит, положив руки в карманы.

— Кто ты?

— Привратник.

— Такие, как ты, есть в каждом аэропорту?..

— В Дубае четверо. В Павлодаре достаточно одного.

— А здесь?

— Очень нужно пополнение штата.

Мы молчим. Женский голос на трёх языках объявляет посадку.

— Ты меня вызвала. Круг нарисовала, билет положила, оставила угощение...

— Я... случайно, — засовываю нос в стаканчик.

Объявляется посадка на самолёт. Люди собираются в очередь, переминаются с ноги на ногу, галдят дети, мужчина ищет знак приоритетной посадки. Рядом очередь призраков. Они идут на расстоянии друг от друга как хорошие школьники, проходят сквозь ленту, сквозь закрытую стеклянную дверь к самолёту. Кто-то путешествует налегке, кто-то тащит тяжёлые чемоданы, не предназначенные для ручной клади.

— Кто они? Какие-то неприкаянные души? — Смотрю в стекло, и в отражении вижу, как Макс качает головой.

— Это чистилище?

Он молчит, а потом неожиданно снисходит до ответа.

— В детстве ты думаешь, что достаточно поступать правильно, чтобы получать подарки от Деда Мороза, так? Но потом всё оказывается иначе.

Заблаговременно усталая стюардесса начинает печатать перечень пассажиров.

— Почему ты здесь?

— Я не помню, был я хорошим или плохим раньше, если ты об этом, — отвечает Макс. — Быть привратником — это просто работа. Следить, чтобы все сели на нужный рейс. Или нет.

Я думаю о золотых нитях, которые опутывают левую руку Макса, о колесе сансары и о тех, кто заставляет его крутиться.

Некоторым призракам не сидится внутри: они ходят по корпусу самолёта, устраиваются на крыльях. Мальчик садится на край и болтает ногами. Крупный мужчина устраивается рядом с ним, скрестив ноги, и то завязывает, то развязывает галстук. Женщина, поставив руку козырьком, смотрит на нас с Максом.

Я думаю о том, что происходит с призраками выше уровня облаков. Там, где всегда есть солнце.

Макс стоит рядом, сложив руки на груди. От него пахнет металлом и свежей травой. Вдалеке в утренних сумерках начинает проявляться город — серо-серый силуэт на фотобумаге неба.

— Ты был в Дохе? — спрашиваю я.

— Ни разу. А ты?

Качаю головой. Макс поднимает беспокойную левую руку вверх и прижимает к металлическому каркасу.

— Один балбес забыл подарок жене. — Пальцы как будто слегка проваливаются вглубь металла. — Надо заставить вернуться. Я бы не вмешивался, если оставленные пакеты не приходилось проверять на взрывные устройства. Суета раздражает.

Улыбаюсь: забыть пакет в самолёте — это так прозаично.

— Расскажи мне про аэропорты, — прошу я.

И Макс рассказывает.

Он говорит о самолётах и лентах выдачи багажа, о таксистах и системе кондиционирования. Он говорит, что привратник в Суварнабхуми лично опрыскивает тысячи белых орхидей. В Пулково привратник ссорится со скульптурами девушек с крыльями реактивных самолётов, потому что они постоянно меняют позы — но это до сих пор сходит им с рук. В Шарль-де-Голль привратник выжил из ума и переставляет местами ленты очередей к паспортному контролю, превращая их в бесконечный лабиринт.

Я смеюсь. Макс садится напротив, мы болтаем, и я наблюдаю за его неугомонной левой рукой, которая ловит невидимые нити или погружается в пластик стола.

Небо над аэропортом стремительно выцветает.

Объявляют посадку на мой рейс, и Макс провожает меня до гейта.

— Когда тебе... надоест летать — позови меня. Для тебя найдётся работа.

Я киваю. Он не сказал, что случится, и за это я ему благодарна. Мне хочется ответить, но он качает головой:

— Постарайся увидеть Доху. Расскажешь потом.

Пассажиров приглашают на борт, и Макс делает шаг назад, продолжая улыбаться.