У Светки есть парень, и у Алинки. У меня — нет. Мне хочется выть. От тоски и несправедливости. На 8 Марта завуч придумала бал вместо обычной школьной дискотеки. А у меня даже пары нет.

— Повоем, — говорю я Маркусу.

Пёс виляет хвостом и скачет по лужам, словно заяц. Под ногами — талое снежное море, в котором отражается мир вверх тормашками: тётки с пакетами, дети с машинками и темноволосый парень в такой знакомой куртке с человеком-пауком.

— Ритка, привет. Подводный мир изучаешь? — вернул меня в реальность голос одноклассника Миши по прозвищу Американец. Его мама укатила с заезжим программистом открывать Америку.

— Ага, водоросли ищу, — отвечаю я.

— Дай химию списать.

— Хорошо, пришлю. Миш, а ты в школьном балу участвуешь?

— Да. Мы с Морозовой вальс учили, но Ли-ку-ша заболела.

Он вздыхает, а моё сердце ёкает. Каждую весну я влюбляюсь. В киноактёров, певцов и героев любовных романов. С Мишей мы учимся десять лет, но он мне нравится с первого класса. Миша не похож ни на одну знаменитость. Что-то в нём есть родное, от чего хочется улыбаться: рот до ушей — хоть верёвочки пришей.

Лика Морозова Мише не пара, хоть они и встречаются три месяца. Она вертихвостка, как говорит моя бабушка. Волосы блонд, хищный взгляд, ногти ярких цветов, юбки короче некуда. Но с такими ногами, как у неё, можно и без юбки ходить. Из-за Лики Миша поссорился с лучшим другом Никитосом. Раньше из-за таких девушек стрелялись на дуэлях. Печорин, Онегин…

— Хочешь, вместе порепетируем, пока Морозова в школу не ходит, — предлагаю я, прежде чем успеваю подумать. Лицо горит.

Но Миша, словно не замечает моих пунцовых щёк.

— Ладно, приходи в актовый зал. В восемь вечера.

* * *

— Раз, два, три, — отсчитывает ритм музычка Вера Александровна. Звучат «Сказки Венского леса». Алина кружится с Никитой. Елисей обнимает Светку. Я вцепилась в Мишу. Ноги путаются, ладони вспотели, дыхание сбилось. Неудобные мамины туфли на два размера больше слетают. Я каблуки не ношу, только кроссы. До чего же скользкий пол. Спотыкаюсь и падаю. Туфли летят в разные стороны.

Алинка хохочет:

— Рита танцует как корова на льду.

— У меня плохо с равновесием, а у тебя заезженные шутки. Да я ещё лучше вас всех буду танцевать, — сжала я кулаки.

* * *

Дома вальсирую со стулом в руках. Руки никак не желают быть плавными. Я вспоминаю смех одноклассников, и слёзы наворачиваются на глаза. Света и Алина — грациозные, словно лебеди, а я — гадкий утёнок.

Голова раскалывается. Падаю на диван, закрываю глаза и лечу на свет. Боль утихает, и я оказываюсь у закрытой двери. Тяну за ручку и вхожу в большой светлый зал. На стенах блестит позолота, на потолке сверкают хрустальные люстры. Горят свечи. Обстановка как в Эрмитаже. Оркестр на балконе играет вальс. Вокруг меня по паркету порхают пары. Кавалеры — в смокингах, дамы — в бальных платьях. На мне наряд из шёлка в стиле XIX века модного пудрового цвета. Дотрагиваюсь до волос и нащупываю кудряшки.

В этот момент музыка стихает. Ко мне подходит высокий брюнет с пронзительным взглядом. Кланяется:

— Разрешите представиться, Евгений Онегин. А вас как зовут?

— Рита, Маргарита, — смущённо улыбаюсь я.

— У вас королевское имя. Приглашаю вас на танец.

— Но я совсем не умею.

— Ничего. Я буду вести, а вы следуйте за мной. Слушайте музыку.

Он подхватывает меня под локоток, и я чувствую лёгкость, будто накатывает волна прибоя. Шаг, ещё шаг, поворот головы, ощущение полёта и невесомости.

— Танцевать так же просто, как писать стихи, когда находишься в потоке или влюбляешься, — говорит Евгений.

— Вы поэт? — спрашиваю я.

— В юности баловался, но забросил. Разочаровался в себе и людях. Заскучал.

— Онегин, а вы настоящий?

— Конечно настоящий, — хохочет он. — Можете меня ущипнуть. Всё неистинное забывается, а вы этот танец запомните.

— Евгений, пожалуйста, не бросайте Татьяну, — прошу я.

— Татьяну? Какую Татьяну?

— Ларину, из деревни.

— Завтра я еду в усадьбу. Мой дядя стал совсем плох. А у вас хорошо получается. Хотите, прочитаю вам стихотворение? Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…

— Онегин, не смотрите так пристально. А то у меня ноги подкашиваются. Вы не герой моего романа. Запомните, вам нужна Татьяна.

Неожиданно раздаётся настойчивый звонок. Маркус радостно лает у двери. Открываю. На пороге стоит Миша. Я широким жестом приглашаю его войти.

— Ничего не выйдет. Если Лика не выздоровеет, я пропущу бал, — говорит он.

Всё понятно. Не хочет позориться с неуклюжей «топтыжкой». В голове звучит барабанная дробь: раз, два, три.

Взгляд Миши падает на раскрытый блокнот, брошенный на тумбочке. Я не успеваю заслонить рукой. Надо же так «спалиться».

— Это твои стихи?

— Нет, Пушкина, — смущаюсь я.

Мои одноклассники считают поэзию чем-то ненужным. Танцы можно выложить в тик-токе. А стихи? Если только смешные.

— Почитай, — вдруг просит Миша.

Мой голос дрожит, а потом набирает силу. Звучит увереннее. Будто реки вливаются в море: волны накатывают и увлекают в глубину, к затонувшим городам и другим мирам.

Миша внимательно слушает и смотрит вдаль. Словно там, вдали, плывёт корабль. Чайки кричат, и ветер дует в лицо. Куда плывёт этот корабль? Может, к его маме, которую он не видел пять лет.

Мы молчим несколько минут. Но кажется, вечность.

— Глупые стишки, — нарушаю я затянувшуюся паузу.

— Не говори так. Был город Троя, который исчез. О нём забыли. А нашли спустя века, благодаря стихам Гомера.

— Родители уверяют, что поэзией на хлеб с маслом не заработаешь, — пожимаю плечами я.

— Но ты всё равно пиши. Ты куда собираешься поступать после школы? — спрашивает Миша.

— На химический.

— Значит, будешь химик-поэт. А я ещё не знаю, кем стану. Может, выучусь на программиста. А пока давай потанцуем, что ли?

Он берёт меня за руку и начинает отсчитывать:

— Раз, два, три, раз, два, три…