Пейзаж звучал. Суматохов прислушивался.

Чайки тревожно кричали, море шуршало, гурт растрёпанных облаков переплывал голубую глубину. Суматохов не помнил, когда в последний раз смотрел, как закипает молоко волн.

«Восторг и тоску — вот что я чувствую», — нащупал Суматохов и поёжился.

Электричка, площадь, ленты улиц, пара случайных приветствий, лица по окнам, глиняные с чернозёмными глазами, каменистая тропа, галька. Суматохов шёл упорно, стремительно, бросая вызов выносливости и жаре. И вот же — здесь. Стоит и чувствует: восторг и тоску.

Над шелестом воды пронеслась наглая, громкая музыка. Яхта ползла по горизонту, словно муха. Очень громкая муха.

— Знаешь же, что чайки пьют море и ничегошеньки им не делается? — услышал Суматохов.

Голубые банты качались на каштановых косах, юбка алого сарафана набухала от ветра, словно парус, а в широких карих глазах плыли всё те же облака.

— Интересно, я не знал.

— А человек не может, — девочка по-взрослому развела руками и побежала дальше гонять насупленных чаек.

Суматохов пролежал на пляже до вечера. Пил горькое пиво, ел креветки, закусывал клубникой. Он почти не выпускал из рук телефон: набирал сообщение, стирал, снова набирал...

Возвращаясь на вокзал, Суматохов заметил на стойке букинистического магазина выгоревшую чёрно-белую открытку: море, яхта, над яхтой чайка. Он купил открытку, заботливо приклеил на неё марку и подписал:

Твоя любовь — море.
Человеку не пить.
Прощай...

Вечер затирал пейзаж. Суматохов сидел у окна и сонно улыбался. Стук колёс убаюкивал Суматохова.