Я отстёгивал велосипед от трубы возле кафе, когда услышал:

— Граждане, не проходим мимо! Профессиональная попрошайка баба Галя! Восемь кошек, два котёнка!

Низенькая старушка в очках, весьма опрятно одетая, семенила туда-сюда по тротуару.

— Прошу милостыню впервые! Бомжиха на полулегальном положении!

Голос старушки был бодрым и преисполненным какой-то горькой иронии.

— Ну подайте, пожалуйста! Бабке на питание!

Последние слова были обращены к парочке, проходившей мимо. Парень отшатнулся от старушки, увлекая за собой девушку. Я нервно завозился с замком велосипеда. Не очень-то хотелось, чтобы попрошайка подошла ко мне. Я довольно редко подаю кому-то на улице. Совсем никогда не подаю старухам, ошивающимся возле церкви, тем, которые беспрестанно крестятся и умело заглядывают прямо в душу своими пропитанными духовностью глазами. Никогда не подаю «мамашкам», сидящим с вечно спящими детьми на руках. Изредка подаю тем, кто подходит сам. Часто — тем, кто поёт, танцует или делает хоть что-нибудь. Почему-то совсем не хочется подавать тем, кто выглядит безвозвратно опустившимся, а хочется тем, кто сохраняет хоть каплю достоинства.

К примеру, ты видишь, что вот этот дядька — профессиональный музыкант, он лихо играет на гитаре или скрипке, да и костюмчик у него не затаскан в подворотнях, а недавно вынут из шкафа, и лицо явно привыкло видеть публику более взыскательную, чем равнодушные прохожие. Что за обстоятельства вынудили его выйти на улицу, поставить перед собой шапку и играть? Такие истории, пусть и сформулированные очень крупными мазками на ходу, трогают гораздо больше, чем молчаливые укоры «мамашек» со спящими детьми или профессиональное заглядывание в душу воцерковлённых старушек.

«Профессиональная» попрошайка тем временем потопталась на тротуаре и, так как рядом никого не оказалось, двинулась ко мне.

— Почти бомжиха! Оказалась на улице волею случая! — старушка потрясла рукой, в которой уже лежала пара монеток (явно сама бросила), и затем, будто спохватившись, представилась: — Баба Галя!

Баба Галя совершенно не была похожа на попрошайку. Старческая «химия» на седой голове, громадные очки, стёкла которых сильно увеличивали её глаза, явно поношенная, но вполне чистая одежда. Никакого рванья, подбитых глаз или разящего за километры запаха. Никаких признаков бомжа. Нетипичный персонаж.

— Подайте на еду!

— А пенсия? — Такой вопрос показался мне очень логичным.

— Пенсия — пять восемьсот, отдаю за жильё три тысячи. На еду уже нет.

— А что случилось? — Мне стало действительно интересно.

— Выселили из собственной квартиры! Вот, сужусь, — бойко ответила баба Галя.

— И кто же вас выселил?

— Стыдно сказать... — Старушка слегка замешкалась. — Собственный сын. Но я сужусь, дело уже в суде, уже в кассации! Сначала было в апелляции, теперь в кассации. Им занимаются юристы... хорошие. Раньше-то занимались не очень, а теперь — хорошие.

Я молчал. О том, как дети выкидывали из квартир собственных родителей, слышать доводилось. Под каким-то предлогом они добивались, чтобы те выписались, а потом вдруг меняли замки в двери. Теперь же я разглядывал эту странноватую старушку и думал, что вот он, персонаж как раз из такой истории стоит передо мной сгорбившись и ждёт, что я дам денег на еду, ибо пенсия пять восемьсот.

— Да вы можете проверить, я живу на Ленина, пятьдесят один «А»! Хорошо, хозяйка добрая, сдаёт мне жильё за три тыщи! — баба Галя затараторила, видимо, приняв моё долгое молчание за недоверие. — Добрая, добрая, пустила бабку.

И добавила:

— У меня восемь кошек. И два котёнка. Недавно родились. Одного я хотела отдать, но не взяли... Две тысячи не хватает на еду.

Я достал из кармана кошелёк, вытащил все купюры, которые там лежали — совсем немного, до обидного смешная сумма, — и протянул ей.

— Так много мне ещё не подавали! — Старушка схватила деньги и осталась стоять с зажатыми купюрами в руке. — Столько иногда за целый день не собираю... Восемь кошек! — повторила она.

Я тем временем отстегнул велосипед, положил замок в рюкзак и приготовился ехать.

— Ну, ладно, удачи вам с вашим делом! — Я попытался закончить разговор, потому что мне уже было неловко и как-то стыдно. Сразу за всех. За бабу Галю, у которой такой непутёвый сын, за самого сына, который почему-то выкинул мать из квартиры, за страну, в которой возможен такой чудовищный сценарий... И даже за котёнка, который родился и которого никто не взял.

— Погоди! — Баба Галя придвинулась поближе, и тон её стал слегка заговорщицким. — Раз ты мне доброе дело сделал, тоже тебе доброе дело сделаю!

От этой фразы повеяло таким затасканным сказочным клише, что я даже улыбнулся. Каждый раз, когда начинаешь ощущать себя в сказке, это завораживает только в первые секунды. Потом ты обычно понимаешь, насколько это глупо — стоять и ощущать себя попавшим в сказку, — и ощущение махом пропадает.

Владелица восьми кошек и двух котят, одного из которых не взяли, тем временем продолжила:

— Секретную молитву сейчас произнесу. Как мне повезло сильно, так и тебе сильно повезёт. Я хотела на еду получить — я получила. Так и ты получишь то, что сильно хочешь. Только ты знаешь, что хочешь, и ты это получишь!

По части секретных молитв баба Галя явно была не большой мастерицей. Во всяком случае, это совсем не было похоже на каноническую молитву.

— Это произойдёт, может, сегодня! А может, завтра! — Баба Галя явно вошла в раж.

— Ладно, э-э-э, спасибо... Удачи вам! — Я встал на одну педаль велосипеда, показав, что мне надо ехать.

— Если не завтра, то точно — скоро-скоро! — не унималась старушка. — Обязательно!

— Спасибо вам, правда! Буду ждать!

От временной неопределённости секретной молитвы бабы Гали было уже совсем неловко. Я вскочил на велосипед.

— И тебе спасибо от бабки Гали!.. — эти слова донеслись уже вслед.

Я прибавил скорости и понёсся по умытому полуденным дождиком проспекту Ленина. Лица прохожих, попадающихся мне навстречу, были какими-то счастливыми. Как будто у них у всех случилось что-то хорошее. Может, сегодня. А может, вчера. Если не вчера, то точно — когда-то совсем недавно.

Я ехал и улыбался.