Ключ, дрожа, оступился в замке и приземлился в грязную лужицу на рябом линолеуме подъезда. Коврика перед дверью не было, и прямо сейчас в лужицу, помимо ключа, «впадали» следы ботинок дворника Ильяса с налипшими на них комьями снега. Ботинки эти с незавязанными, неловко заправленными внутрь шнурками имели какой-то виноватый, совсем не зимний вид. Ильяс молча нагнулся и со второго или третьего раза подцепил невыдающийся во всех смыслах кусочек металла распухшими, негнущимися с мороза пальцами, кожа на которых местами растрескалась так сильно, что уже не смыкалась. Другой рукой дворник прижимал к себе коричневую обувную коробку с темнеющим мокрым пятном на дне, стараясь держать её повыше от пола, отчего со стороны походил на самолёт, который лёг на крыло. Ильяс выпрямился, обтёр руку с ключом о лоснящуюся спецовку и наконец открыл замок.

В квартире было тихо. Ильяс, не разуваясь, прошёл на кухню мимо единственной комнаты. Почти всё место в ней занимали две двухъярусные кровати со скомканными разномастными простынями и одеялами, увешанные поношенной одеждой. На одной из них на когда-то нежно-розовом полотенце морщились застиранные носки.

Ильяс бережно, двумя руками, покрытыми бордово-синими обветренными пятнами, поставил коробку на стол, приподнял крышку и улыбнулся. Одна за другой на выцветшую клеёнку стола упали две капли. Грязный рукав скользнул по вспотевшему лицу.

— Что за нечеловеческая вонь! Вы, чушки, окна хоть иногда открываете?

Ильяс отшатнулся от коробки и сунул руку в карман. Ключ остался в двери! Уголки губ поползли вниз, как будто кто-то специально натянул их, подбородок напрягся, плечи втянули в себя шею, и лицо дворника приобрело виновато-растерянный вид.

— Котельная ещё шпарит, как ненормальная, — в соседней комнате шумно открывались окна. — Носки преют. Не квартира, а бомжатник вокзальный!

Ильяс вдруг схватил коробку, заозирался по сторонам, рванул дверцу под раковиной.

— Ты там клад, что ли, ищешь?

Дворник кинул на коробку ворох шуршащих пакетов и торопливо поднялся.

Перед ним стояла, уперев руки в наливные бока, густо накрашенная управдомша Анжелаюрьна. В песцовой шапке, фиолетовом блестящем пуховике, в сапогах с расстёгнутыми молниями мехом наружу и раскрасневшимися то ли от мороза, то ли от духоты дворнической служебки щеками она «кипятилась»:

— Я за тобой бегать должна? Снегопад такой! К помойке мусорка не подъедет! Всему двору по твоей милости то в сугробах, то в отходах тонуть?! Чего лопату у бачков бросил, а? Упрут, ты новую будешь покупать?! Глаза подними, нечего ухмыляться!

Ильяс посмотрел на свернувшегося на голове у Анжелыюрьны песца. Из-под него торчали соломенные жжёные кудри. И волосы управдомши, и песец были неживые, но всё же песец выглядел как-то бодрее. Ильяс перевёл взгляд на свои вымокшие в сыром снегу ботинки и... едва заметно улыбнулся, но тут же снова оттянул уголки губ вниз.

— ...тебя участковый дожидается! А ну говори, что за беда на мою голову? Ты зачем тёрся около третьей вчера вечером?! Не отпирайся у меня. Соседи всё видели! А утром хозяева с гостей вернулись — вся квартира вверх дном, собака брешет!

— Я с щенок говорить. Он скулить весь вечер. Я подошёл отвлекать. У меня там дома тоже щенок жил. Тоже скучать сильно. Я сидел, сидел, потом уже спать шёл — рано вставать, снег чистить.

— ...через балкон влезли, второй этаж, окно разбито, всё вверх дном! Технику повынесли! Шмотки хорошие с обувью тоже упёрли. Ты, что ли, отвлекал от воров?! На шухере, небось, сидел?

— Кого отвлекать? Я с щенок...

— Кого? Соседей! Специально, поди, собаку растравил, чтоб не слышал никто, как окна били дружки твои! У-у-ух, как дала бы! Так, жду у подъезда. Сначала к участковому поведу, а потом — лопату в зубы и чистить. Все чистят, он дома отсиживается! И живо чтоб, подельник хренов! — Анжелаюрьна утёрла песцом покрасневшую шею и, не застёгивая сапог, вышла.

Ильяс присел и, стараясь не трясти, достал из-за мусорного ведра коробку.

Открыл и дрожащими руками вынул оттуда ботинки. Зимние, на меху, заботливо набитые газетами. Он погладил их чуть потёртую на мысках, шершавую, как у него самого, кожу и, не переставая улыбаться, сначала несколько раз провёл непослушными пальцами по блестящим с двух сторон молниям, а потом по увлажнившимся своим глазам.

Надпись маркером на крышке коробки кричала: «Не мусор! Не кладите в мусорный бак!» А внутри ручкой аккуратным почерком было приписано: «Носите. Они хорошие».

Но Ильяс не читал по-русски.